Картины былого Тихого Дона. Книга первая
Шрифт:
Так кончилось смутное время междуцарствия на Руси. Донские казаки, участвовавшие во всей этой тяжелой боевой работе, в решительную минуту явились спасителями Москвы. Их чисто русское сердце подсказало им, что нужно делать, и помогло им разобраться в таких сложных делах, где и русские князья и воеводы теряли головы.
Запрещение казакам заниматься набегами по Волге и ходить под Азов
В день 15 июня 1614 года от царя Михаила Феодоровича приехал на
Атаманы и казаки на это приветствие встали на колени и били головой до земли, а потом поднялись, и атаман от имени казаков отвечал:
– Дай, Господи, чтобы Государь, Царь и великий князь Михаил Феодорович всея Руси был здоров и счастлив и многолетен в своих государствах, а мы, слыша к себе Его Царского Величества неизреченную милость, чего от прежних государей нам не было, о его многолетнем здоровье Бога молим и милосердному Господу хвалу воздаем!
После этого Иван Опухтин подал атаману царскую грамоту и передал государево жалованье: деньги, сукна, порох, свинец, селитру, серу и припасы, и сказал им, что государь приказал, чтобы они ему служили, о его государевых делах радели и промышляли так, как государь укажет им в своих грамотах.
Атаман на это отвечал, что казаки рады Его Царскому Величеству служить и кровь свою в борьбе против его государевых недругов и изменников проливать, пока они живы, готовы и до смерти биться, сколько Бог поможет.
После этого казаки служили молебен, стреляли из ружей и из пушек, а потом читали царскую грамоту и слушали ее, сняв шапки. Затем судили одного казака за то, что во время смуты он, в пьяном виде, смеялся над атаманами и казаками и говорил, что они делают вздор, воюя за государевы дела, что все равно всех их покорит Заруцкий. Товарища его за такие же дерзкие слова уже повесили и этого тоже хотели казнить, но просили Опухтина помиловать, потому что говорил он это спьяна и по глупости, а не с умыслом.
Казака помиловали, и атаман перед всем кругом войсковым прочел ему выговор за то, что он своими воровскими словами смущал казаков и порочил их.
После этого круг разошелся, принесли на площадь доски, устроили столы и стали делить царское жалованье, а потом пировали до утра…
И часто стали ездить так бояре через Донскую землю. То привезут жалованье, то доставят грамоту, то едут к султану турецкому, то к азовскому паше, то к крымцам. Всех этих людей казаки обязаны были встречать и провожать через войско для того, чтобы никто их не обидел.
Московское государство, которое было раньше далеким и маленьким, вдруг приблизилось, усилилось и устроилось. Раньше оно отрекалось от казаков. «Казаки-де, - писали из Москвы, - люди вольные, нам не подчиненные»; теперь, после того как в Москве убедились, какая большая сила Донское войско, от него не отрекались, но просили донцов не трогать ни татар, ни турок, пока Москва с ними в мире. Приглядывались донцы
Грамота за грамотой напоминали нашим предкам об этом.
Но остановить казаков от набегов еще нельзя было. Это была их жизнь. Набегами да охотою они существовали. Для этого дела шли на Дон новые люди, жаждавшие удалых поисков. Притом же, постоянно жаловавшиеся на казаков азовцы сами задирали донцов, брали пленных, мешали ловить рыбу. Тут, в гирлах Дона, на Азовском море, война продолжалась по-прежнему, и набеги казачьи доходили и до больших черноморских городов - Синопа и Трапезонта.
И вот, 22 октября 1625 года пришла от царя Михаила Феодоровича грамота. В грамоте этой царь писал казакам о том, что посланным от него в Крым Осипу Прончищеву и Болдыреву в Крыму было много неприятностей от царя крымского. Грозились крымцы идти войною на Москву и жаловались на донцов за то, что они взяли Трапезонт, подходили к Азову, на р. Каланче взяли башню, сняли с нее пушки, а караул убили. Кроме того, жаловался султан Махмет Гирей на казаков и за то, что они взяли у него город Старый Крым. Просил крымский хан запретить казакам ходить по Черному морю и нападать на турецкие корабли.
Мы уже приказывали вам об этом, - писал государь, - и вы то наше повеление поставили ни во что, и нашего повеления не слушаете, и нам то в великое удивление!»
Напоминал царь казакам о том, как скверно им жилось раньше: «И вам, - было писано в грамоте, - было бы пригоже помнить, какая вам неволя была при прежних царях Московских, а особенно при царе Борисе. Вы не могли не только приехать в Москву, но даже и в пограничные города к своим родным придти; всюду вам было запрещено покупать и продавать. Во всех городах вас хватали, сажали в тюрьмы, многих казнили, вешали и в воду сажали… Мы же все ваши прежние вины забыли и приняли вас, как своих верных слуг».
Напоминал царь казакам и о том, что он их жалует за их верную службу своим жалованьем. Упрекал государь казаков и за их дружбу с запорожскими казаками, которые в смутное время много насилия и беспорядка производили в Московской земле и стояли за ляхов.
Длинная была грамота, на двенадцати листах. Долго читал ее войсковой дьяк на кругу. В конце царь грозил лишить казаков своего жалованья, запретить им ездить в русские города. «И в том, - заканчивал царь свое послание, - вы будете сами виноваты, а не я».
Призадумались казаки. А тут еще пришло известие, что ездившая с Дона в Москву на зиму за жалованьем, так называемая, зимовая станица, четверо казаков с атаманом Алексеем Огаревым, схвачена в Москве и сослана в монастырь на Белое озеро. Нужно было смириться и слушать царское повеление.
Два года спустя казаки собрали по этому случаю войсковой круг. На кругу атаман Епифан Радилов по общему уговору учинил следующий крепкий наказ: «От сего времени, впредь и навсегда, чтобы никто с Дона не ходил для воровства на Волгу; а ежели кто объявится на Дону, и тому быть казнену смертью».