Картины из истории народа чешского. Том 2
Шрифт:
Право растоптано, к прежним преступлениям прибавляются новые козни. Сама сущность дела чешского уничтожена, и задушено ядро жизни.
Но мы, кого измена заставила заключить мир, — мы не были побеждены в бою!
Трудно скрыть страшные дела. Говорите же прямо, как люди, побеждавшие мечом. Выбирайте! Решайте! Дайте совет мне! и один из них, не ожидая дальнейшего, воскликнул:
— Нет в нашей стране ни жизни, ни дыхания! Отринь, король, позорный договор! Отринь его! Хотим или победить, или погибнуть с честью!
И все собрание отозвалось единодушным согласием, все требовали войны.
Король поблагодарил советчиков, меч блеснул в его руке, и король поцеловал
Потом, в свое время, скатилась голова Бореша из Ризенбурга, и договор был отменен.
Многие мятежники, вспомнив более счастливые времена, отпали от кесаря, и Пршемыслу снова засветила надежда. Увы, ее уничтожили люди своим неповиновением и отсутствием бдительности. При таких недобрых предпосылках произошло сражение.
< image l:href="#"/>МОРАВСКОЕ ПОЛЕ
В том краю, где Морава впадает в Дунай, в том низинном краю, где выгнулась над окоемом половина небесного свода, в том краю меж двух рек, меж Моравой и Дунаем, там на юге, у Сухих Крут, стали два войска. Одно было слабое, и сражалось оно не на жизнь, а на смерть. Другое же было большое, оно вышло на битву ради чести и славы, ради добычи и захвата, ради мести и великой выгоды. Первое войско вел чешский король Пршемысл Отакар II, второе — Рудольф Габсбург.
В Рудольфовом войске — тысячи венгров. Есть у него тяжелая конница, и отряды куманов, и добрые лучники, копейщики и люди, вооруженные сулицами, и победа уже у него в руках.
Матуш Чак шел во главе венгров и с ним, в запасе — немецкие рыцари, с головы до ног закованные в блестящие доспехи.
На крыльях Рудольфова войска — конные куманы: лук в руках, колчан полон стрел, точат зубы на богатую добычу. Хотите узнать, каков их девиз? Вот он: Христос! Рим! А войско Пршемысла?
Оно тоже разделено на три полка. Первый — из Чехии, второй собран по Немецким землям, третий — в Силезии и Польше.
Чешские рыцари молча сжимают копья, они привыкли побеждать, привыкли слышать орлиный клекот и плеск орлиных крыл над старой хоругвью, привыкли смотреть смерти в глаза, слышать стоны и устремляться навстречу гибели. Но умеют они и отбросить надменность, ибо на Моравском поле, в том низинном краю, над которым выгнулась половина небесного свода, — не место гордыне, не место речам и не место бахвальству.
Каждый из них сжимает свой меч всею силою правой руки, всею силою воли, мысли, надежды, любви — всей силою жизни.
С левого бока чехов стоят верные немцы с хмурым челом. С бока другого крутят ус польские паны.
А знак Пршемыслова войска — зеленый стяг с белоснежным крестом.
И вот завязалась битва: венгры ударили по передней линии Пршемысла и потеснили ее. Ряды заколебались, их середина прогнулась, края сблизились. Середина линии, ряд первый, второй и третий, средина строя, средина войска, средина силы уже дрогнула…
Тут ударил Пршемысл вторым своим полком и разбил второй полк Рудольфа. И промчался над рухнувшим строем, топча упавших и внося расстройство в третий полк. Вот уже пятится и этот третий; уже отступает, бежит и падает конь под Рудольфом. ЭДщрил копытом конь по щиту Рудольфа, и копья обрушились на его щит.
Ах, король спасен!
Часть полка бежит. Бежит, увлекая за собою тех, кто стоял в запасе, заражая их своим страхом и ужасом.
Ах, король Пршемысл, не твоей будет победа! Сражение проиграно! Конец королю.
Напружена шея его, он взмахивает рукой — рукой славного правителя, щедрой рукой, рукой милостивой и мужественной, и эта рука рассыпает удары. Его лицо, его прекрасное лицо, что улыбалось так часто — его лицо рассечено концом меча, оно залито кровью, бледнеет, рана чернеет на нем и рухнул король с коня.
Король взят, король выбит из седла, пал король! Его чело, великолепное чело мыслителя, чело под короной волос, мягким углублением переходящее в виски, — его чело в крови, и кровь наполняет это нежное углубление. Король теряет силы, он еще поднял руку, уже без меча, и губы его, побелевшие губы, бескровные губы дрогнули, шепча сладчайшее имя.
Он ранен, упал, он беззащитен и ранен еще раз, теряющий силы король без меча и щита, раненый король, взятый в плен, — пронзен копьем. Раненый король пронзен копьем и мечом, и вторым мечом, и третьим, вторым и третьим копьем. Семнадцать ран! Заколот король, оружие его захватили враги. Заколот, влеком в пыли…
Померкли наши зори: нет короля, о горе, у «чехов, у сирот. И как слезам не литься! нас меч в его деснице не будет звать вперед. Восплачем же в разлуке, возденем к Небу руки, сыны его и внуки! Он за Христовы муки, как лев, кидался в бой. Поганым иноверцам король наш, добрый сердцем, не мог простить обид: в походы вел нас гордо, и верили мы твердо, что будет враг разбит Героя смерть сразила, утратилась та сила,» что нас от бед хранила, осталась лишь могила: он мертв, король-герой! [4]4
Перевод В. Корчагина.
Когда грянут трубы, возвещая Последний Суд, когда затрубят ангелы и под необъятным куполом небес из необъятных могил поднимется удалая конница — пускай же окажется где-нибудь поблизости и старый певец, старый добрый бродяга, сложивший эту песнь печали. Пускай окажется он где-нибудь поблизости, и да примет он благодарность Пршемысла.
До той же поры, о поэт, прими нашу любовь!