Карузо
Шрифт:
Старшая сестра торжествовала. Чувствуя в сестре соперницу, она в подробном письме Энрико представила происшедшее в самых негативных красках. Разумеется, Рине об этом письме она не сказала, и до возвращения домой сестры оставались подругами.
В Буэнос-Айресе Карузо выступил в «Федоре», «Травиате», «Сафо» Массне, «Джоконде», «Ирис», «Сельской чести», «Царице Савской» Гольдмарка, участвовал в мировой премьере оперы Артуро Берутти [124] «Юпанки». Большую поддержку ему оказывала Джемма Беллинчони, которая, будучи старше Энрико на девять лет и имея немалый сценический опыт (она начала выступать на сцене, когда Карузо еще был шестилетним ребенком!), делилась с партнером секретами как вокального мастерства, так и искусством сценического перевоплощения. Отношения
124
Артуро Берутти (1862–1938) — аргентинский композитор, в числе опер которого «Тарас Бульба» (1895).
Отзывы критиков на выступления Карузо в целом были благосклонны. Однако Энрико, всегда внимательно изучавший все, что о нем писалось, был сильно задет мнением, что его голосу не хватает силы и мощи великих теноров, выступавших на этой сцене до него. И, конечно, уже нельзя было утешиться тем, что речь шла о наиболее выдающихся тенорах мира: Франческо Таманьо, Роберто Станьо и других — Энрико понимал, что уже достиг уровня, на котором он должен выдерживать сравнение с самыми великими современниками и предшественниками. Тем не менее отчетливо прозвучала мысль, что голос Карузо был самым красивым среди всех членов труппы (эта фраза, естественно, разозлила самолюбивого Бончи). По словам Адама Дидура, Алессандро Бончи получал за вечер пять тысяч лир, а Карузо, второй тенор, — двенадцать тысяч, но за целый месяц. Так продолжалось до тех пор, пока не подвернулась «оказия». Вследствие внезапной нерасположенности Бончи Карузо получил великолепный шанс выступления в «Царице Савской» и смог потребовать переписать условия контракта… [125]
125
Panek Waclaw. Kariery і legendy. Zbior 2. S. 96–97.
Между выступлениями в аргентинском театре Карузо много общался с соотечественниками, бежавшими от кризиса в Италии. Он покупал билеты для тех, кто не мог себе позволить поход в оперу, проявляя при этом удивительную щедрость, которая вскоре станет легендарной.
По возвращении в конце августа 1899 года из Южной Америки Энрико навестил отцовский дом в Неаполе.
— Отец был очень обрадован моими достижениями, — вспоминал он. — Я был рад его видеть и жалел лишь об одном — что не было моей матери, которую бы тоже порадовали мои успехи. Если бы она была жива, я знаю, как бы она меня встретила. Разговор был бы другим. Не было бы долгих слов, но обо всем она бы сказала одними лишь глазами. Я представил ее руку на моем плече, и мне стало нестерпимо грустно при мысли, что, проживи еще несколько лет, она тоже радовалась бы за меня!.. [126]
126
Key P. Enrico Caruso, Singer and Man//Daily Telegraph, 17 August 1920.
Несколько расстроило Энрико здоровье отца. Незадолго до приезда сына Марчеллино перенес малярию и его лицо было посеревшим, с желтым оттенком. Частые «злоупотребления» не могли не сказаться на общем состоянии — Марчеллино сильно сдал. К тому же он стал подкаблучником, панически боялся жену и мог расслабиться лишь тогда, когда уходил из дома. Зная набожность мачехи, Карузо не решился в этот приезд рассказать ей ни об Аде, ни о рождении сына. На одной из прогулок с отцом он признался ему во всем, но взял с него клятву, что тот не будет раньше времени расстраивать Марию Кастальди.
Карузо с радостью встретился с друзьями детства и юности. Он без устали балагурил, рассказывал об успехах, о приеме у царя и, несмотря на изящные костюмы и солидный вид, отнюдь не походил на зазнавшуюся знаменитость. Он с удовольствием болтал на неаполитанском диалекте, вел себя естественно и непринужденно и был по-прежнему доброжелательным и демократичным. Он плавал в заливе Санта-Лючия, сидел в ресторанчиках ротонды, в которых пел в юности. В соборе, где выступал в день смерти матери, поставил в память о ней свечку. Прикоснулся — на удачу — к фонтану, который когда-то сам сделал. Свозил мачеху и отца на экскурсию в Помпей. Все эти маршруты станут впоследствии для Энрико своего рода ритуалом. Каждый раз, приезжая в родной город, он водил друзей теми же путями, посещал одни и те же места.
Все, с кем так или иначе Энрико был связан в юные годы, предлагали ему дружбу и стремились к общению с земляком, так внезапно для всех ставшим знаменитым. Многие, еще не так давно боявшиеся, что он попросит в долг, теперь сами предлагали ему деньги.
Карузо был в эйфории от посещения родных мест. Единственное, что несколько задело его самолюбие, — это то, что, несмотря на все успехи, он пока не был приглашен в главный театр Неаполя — «Сан-Карло». Уезжая, Энрико оставил семье немалую сумму.
Вскоре Карузо и Ада Джакетти радостно обняли друг друга в Милане. Однако радость была омрачена тем, что Ада не замедлила в деталях и красках (естественно, сгущенных) поведать Энрико то, о чем ранее писала, и представила сестру как опустившуюся развратную женщину. Карузо очень расстроил ее рассказ, и его чувства понять не сложно: как еще он мог отреагировать, если традиции общества, в котором он воспитывался и жил, придавали женской непорочности буквально священный статус! Разумеется, после объяснений отношения сестер разладились напрочь. С этого момента и до конца дней они почти не виделись и не общались. Ада ощущала в лице Рины постоянную угрозу. Она видела, какими глазами Энрико смотрел на нее. Теперь же, когда Рина из невинной девушки превратилась в привлекательную молодую особу, талантливую певицу с прекрасным голосом, опасность, как казалось Аде, возрастала еще больше. Последующие события показали, что ее предчувствия имели под собой почву.
Карузо тем временем вкушал все радости и горести, связанные со статусом знаменитости. Он вынужден был постоянно давать автографы и интервью. Ему приходило множество писем, на каждое из которых он считал обязанностью ответить. В конце концов пришлось прибегнуть к услугам секретарей. Первым из них стал Энрико Лорелло, которому тенор в шутку пообещал эту должность, когда еще выступал в Салерно. Но у того оказалось больше энтузиазма, нежели способностей. Не будучи приученным к ведению дел, Лорелло не справлялся с корреспонденцией Карузо, что, естественно, раздражало склонного к четкости и порядку Энрико. Какое-то время он смотрел на суетливого помощника с улыбкой. Но в итоге взорвался и назначил Лорелло камердинером.
Чтобы и дальше закреплять статус международной знаменитости, Карузо необходимо было как можно скорее возобновить кочевую жизнь гастролера. Весь ноябрь и начало декабря 1899 года он выступал в театре «Костанци» в Риме, где пел в «Ирис», «Джоконде» и новой для него опере — «Мефистофеле» Арриго Бойто. Роль Фауста с ним готовил сам композитор, а его партнершей была Эмма Карелли, с которой ему приходилось выступать ранее. Помогал ему в работе над сложной партией Фауста и Леопольдо Муньоне, не упустивший, однако, возможности иронично посетовать, что Энрико вновь перешел ему дорогу как соперник: к этому времени Карузо был уже в курсе, что у прославленного дирижера и Ады Джакетти был когда-то роман. Премьера «Мефистофеля» на сцене Римской оперы прошла очень успешно. После первого спектакля Арриго Бойто, не избалованный славой, в самых трогательных выражениях поблагодарил Карузо и Эмму Карелли.
Тем временем все с нетерпением ожидали представления новой оперы Пуччини «Тоска». О ней уже говорили как о самом значимом событии музыкальной жизни Италии после «Фальстафа» Верди — таково было доверие к таланту Пуччини (забегая вперед надо сказать, что композитор это доверие оправдал полностью — уже много лет «Тоска» входит в тройку самых популярных и наиболее исполняемых опер в мире). Люди обменивались слухами, обсуждали кандидатуры возможных исполнителей. Когда начались репетиции в римском театре «Костанци», то, несмотря на строжайшую конспирацию (в зал не пускали ни одного постороннего человека, каким бы статусом тот ни обладал — это решение молодого Тито Рикорди, не обладавшего пока менеджерскими талантами отца, настроило против композитора общественное мнение), рабочие сцены, хористы, оркестранты, выходя из театра, напевали услышанные мелодии, которые моментально становились популярными и еще больше подогревали интерес к произведению.