Каштаны на память
Шрифт:
— Принести, господин Перелетный? — предложил он свои услуги, чтобы выскочить из хаты.
— Принеси, Лосев. И не будем смотреть один на другого врагами, — кивнул Перелетный.
Иван поспешил из хаты: нужно предупредить Терентия об услышанном от Нади.
— Пусть придет и Терентий! — крикнул вдогонку Перелетный.
«Это уже хуже. Впрочем, скажу, что Терентия нету дома. Хожу на охоту за тридевять земель, а давно нужно бы подстрелить эту перелетную птичку».
Дома Терентия и в самом деле не оказалось: пошел к крестной. Иван
Терентий рубил дрова на дворе, когда зашел Оленев.
— Что это у тебя под рукой?
— Твоя мандолина.
— Ну и даешь!
— Господин Перелетный возжелали поиграть. У них такое настроение… Обыскал мой мешок, остался в дураках перед Надей и еще одной молодой женщиной, а он же рыцарь…
— Рыцарь, да на ежа ему не сесть! — засмеялся Терентий.
— Не смейся, друг. Этот может пригвоздить и ежа. Его вызвали в то село, где жил Андрей. Они узнали о сабле. Бабушку Софью замучили. Досталось и одной девушке.
— Неужели Тане? — с силой вогнал топор в дерево Терентий и выпрямился.
Оленев рассказал все, что услышал от Нади.
— О месте, где закопана сабля, бабушка Софья сказала только мне. Таня не знает. Теперь будешь знать и ты. Нас двое. Но мало ли что может случиться — надо оставить где-то письмо генералу Шаблию и Андрею, — рассудил Терентий.
— Перелетный просил, чтобы и ты пришел, — припомнил Оленев.
— Пусть ждет! — фыркнул Терентий. — Сегодня с Перелетным я покончу, иначе завтра он может рассчитаться с нами. Пока он не побывал в своем селе, с ним еще можно было вести какую-то дипломатию. А сейчас… Неспроста же он вернулся, ищет пограничника, раненного в плечо, то есть меня. Я сейчас же иду в засаду. Граната, автомат. Хватит для одной машины? — спросил Живица.
— Хватит. Иди. Пусть тебе повезет! — Оленев пожал руку другу.
Перелетный встретил его насмешками:
— Ты что, играть учился? Тебя за смертью посылать! А где Терентий?
— Нету. Мандолину мать дала.
Перелетный развернул платок, повертел инструмент, подул на него и стал настраивать.
— Медиатор есть?.. Нету. Тогда мы сейчас найдем! — Перелетный вдруг выдернул из Галиных волос гребенку и отломил от нее уголок. — Извиняюсь…
Он стал побренькивать. Как-то сама собой поплыла мелодия «Катюши». Галине даже не верилось, что такой человек, как Перелетный, может сейчас наигрывать ее любимую песню. Потому что это же она, Галя, выходила на высокие кручи Днепра и смотрела в синюю даль, высматривая оттуда Максима, своих бойцов, которые должны прийти в Киев.
Галина заплакала, закрывшись руками. В эту минуту ей припомнились и первые встречи с Андреем, Максимом и Оленевым, и бои, и последняя ночь, подворье лесника, и тревоги: быть или не быть ребенку в такое грозное время, когда не знаешь, что будет с тобой.
«Разве можно рожать в такое время?» — отговаривали Галину подруги. «Не слушай, дочка, их, слушай свое сердце. Война не должна убить нашу жизнь! Что будет с миром, если не будут рождаться дети?» — говорила мать. А дед Цымбал поддакивал: «Резонно. Что же будет с революцией нашей, если не станет внуков и правнуков?!» И Галя родила сына — внука и правнука арсенальцев.
Пусть он землю бережет родную, А любовь Катюша сбережет…«Вот только где схватили доктора Мироновича? Неужели он был так неосторожен, что оставил за собой «хвост»? Спросить бы как-нибудь у этого перелетного типа». И осмелилась-таки.
— Так играете душевно, господин Вадим.
— Припомнил юность, школу, университет.
— Чуткий вы человек, хотя и в шинели с черным воротником… А в чем виноват тот доктор… Базилевич или как его?
— А-а!.. Разберутся там и без меня. Мое дело сторона! — равнодушно ответил Перелетный, оставаясь в плену у своих мыслей, воспоминаний. — А почему вдруг такой интерес?
— Как же! — удивилась Галина. — Вы же первыми начали о каком-то Базилевиче или Калиновиче, о подпольщиках. Так за что же хватают людей?
— Разберутся! — ответил Перелетный, словно отмахнулся от надоедливой мухи.
«А не твоя ли работа, что схватили Мироновича?.. — подумала Галя. — Такой слизняк, а еще играет «Катюшу»!»
Вадим словно прочитал мысли Галины и отвел взгляд, продолжая бренькать. В это время ему показалось, что на него смотрят такие же гневные глаза, какие были у Тани, когда Вассерман допрашивал Софью Шаблий, стрелял в ее искалеченные ноги, когда, напившись, Вадим в отсутствие Мироновича силой взял раненую девушку… Стоило, конечно, спровадить в жандармерию доктора Мироновича! Оттуда-то он живым не вернется. Зачем такой свидетель Перелетному?
Вадим перестал бренчать. «Весь изранен был партизанский комиссар Артур Рубенис, но то были раны от пуль, осколков, от пыток. Тяжело ранен и бывший кашевар гаубичной батареи Иван Лосев, но у него рана не через все плечо. Значит, у Софьи Шаблий был не Лосев, если даже он пограничник, а не кашевар или артиллерист гаубичной батареи».
Перелетный стал быстро мигать от нового открытия: а какие раны у брата Надежды Терентия Живицы?! «Что? А?.. Нет, не всегда водка ум туманит!»
— Что же вы не играете? — спросила Надя. — Вот так, закроешь глаза и чувствуешь себя будто в другом мире.
— Слушай, Надежда батьковна… А Терентий ваш раненый или нет?
— А кто его знает! Кто теперь из тех, кто воевал, не ранен?
«Молчи, Надя, молчи! — хотелось выкрикнуть Галине. — Ведь у того пограничника, который был у тетки командующего, глубокая рана на плече. Так говорил Миронович… Молчи, Надя!..»