Каталог Латура, или Лакей маркиза де Сада
Шрифт:
Относится ли боль к чувствам? Как человек чувствует боль?
Всю весну я лежал и читал эту толстую книгу, написанную великим Везалием. Ночью мне снились его рисунки.
Когда я наконец вышел из дома, я боялся встречаться с людьми, боялся, что они заговорят о Бу-Бу. Как вести себя с ними? Вдруг они начнут выражать соболезнования по поводу ее смерти или что-нибудь в этом роде? Ведь я знаю, что их слова неискренние, неужели я должен что-то отвечать им? Или начнут требовать денег? Бу-Бу никому не была должна ни единого су, но я был уверен, что многие захотят воспользоваться случаем. Может, сказать им, что она вовсе не умерла? Хотя бы потому, что я ничего не почувствовал после ее смерти? Поймут ли они меня?
Гупиль сам
– Но я чувствую ответственность за тебя, Латур, и не собираюсь проявлять жестокость.
И он обещал не претендовать на имущество, которое находилось в доме. Я криво улыбнулся. После того как нас пытались убить, Бу-Бу не хранила дома ничего ценного, и Гупиль не хуже моего знал, что единственной дорогой вещью в доме был старый ларец, унаследованный ею от родителей.
Я стоял и смотрел вслед Гупилю, спускавшемуся по извилистой дорожке. На опушке леса он обернулся и взглянул на дом. Не думаю, чтобы он заметил меня, потому что он стоял долго и как будто что-то высматривал. Я вспомнил, как однажды он в наказание привязал меня к дереву в саду и что когда-то я чувствовал его власть над собой. Теперь, наблюдая за Гупилем, я вдруг понял, что его больше не существует.
Однажды я видел, как перед церковью Святой Екатерины пороли молодую служанку, которая украла что-то съестное, ее пороли так жестоко, что спина у нее превратилась в кровавое месиво. Она ужасно кричала. Я отвернулся, меня мутило, но зрелище взволновало меня.
Неужели мне хотелось бы так же кричать от боли? Наступило лето, и я снова стал наблюдать за бабочками. Поймал несколько красивых экземпляров и положил их в банку, чтобы они умерли. В лесу я наткнулся на месье Леопольда и попытался спрятаться от него, однако он успел заметить меня. Мне захотелось убежать, но он позвал меня, и я не смог скрыться. Остановился. Он подошел, положил руку мне на затылок, и я почувствовал его грубую ладонь на своих волосах. Он не сердился. Да и за что бы ему сердиться? Не знаю. Он погладил меня по голове. Спросил о бабочках. Мы пошли к его дому. Я не мог отвести глаз от пустого места на полке, где некогда стоял Цезарь, и от закрытой двери, ведущей в спальню. Украдкой я поглядел на месье Леопольда, неужели он не заметил отсутствия чайки? Я думал, что все должно измениться, но он был прежним.
Он помог мне каталогизировать бабочек и прикрепить их булавками к доскам. Однажды утром я нашел спящего на коре дерева адмирала. Крылья у него были сложены. Нижняя сторона крыльев и кора были одного цвета, я только случайно заметил его. Несколько минут я, не дыша, смотрел, как крылья бабочки сливаются с корой дерева. Это было так странно. Поймав бабочку, я решил не убивать ее. Месье Леопольд дал мне клетку для колибри. Я выпустил адмирала в клетку, и он порхал в ней на своих красивых крылышках. Я с восхищением наблюдал за бабочкой, которая постепенно привыкала к своему плену. Она устроилась на гнилом яблоке, лежавшем на дне клетки. Я наблюдал за ней. Мне показалось, что ее маленькие, с булавочную головку, глаза с мольбой смотрят на меня, словно она понимает, что я ее господин и повелитель.
Однажды вечером месье Леопольд, попивая кальвадос с сахаром, рассказал мне о проститутках Онфлёра и о Валери. Той некрасивой шлюхе,
– Клянусь Богом, мой сын, таких бедер, как у нее, нет больше ни у кого! А какие у нее ягодицы! А груди, а живот! Ее тело совершенно!
Месье Леопольд сжал губы. Мне хотелось, чтобы он продолжал, и я подлил ему кальвадоса.
– Но красивый ландшафт быстро надоедает, – с раздражением в голосе сказал он и отодвинул кружку. – После долгого созерцания лугов и деревьев становится грустно, и только память говорит, что некогда этот ландшафт возбуждал тебя. И всякий раз, встречая постороннего, который с явным восхищением расхваливает тот же ландшафт, ты с удивлением смотришь на него, недоуменно пожимаешь плечами, бормочешь «да», «неужели» и угрюмо бредешь домой. Но стоит молнии ударить в деревья и оставить на ландшафте свои черные отметины, как в тебе оживает прежнее восхищение и тебя охватывает гнев. Как смело нечто столь безобразное вторгнуться сюда? – думаешь ты. Однако на самом деле втайне ты восхищаешься этими безобразными отметинами, ибо они научили тебя ценить надоевший было ландшафт. То же самое и с Валери. Ты можешь любоваться ее овальным животом и золотистыми волосами на лобке, можешь скользить взглядом по ее упругим бедрам и, задыхаясь от наслаждения, восхищаться голенью и щиколотками. Но проходит время, ты устаешь и хочешь уйти. Ну что в этом такого? – думаешь ты. Зеваешь, потягиваешься и мечтаешь, чтобы все поскорей кончилось. Тогда она наклоняется к тебе, ты чувствуешь, как пахнут ее груди, а она приближает к твоему лицу свою безобразную рожу и шепчет что-то, что раздражает тебя и в то же время возбуждает. И ты встаешь и ведешь ее к постели. И когда, обезумев от страсти, ты овладеваешь ею, то понимаешь, что она снова обхитрила тебя и что ты раб ее двойного очарования.
Пока он говорил, проснулась моя фантазия. Я увидел перед собой Валери, закрыл глаза и воображал, будто я подвесил ее в углу на крюк и рисую пером на ее теле. Она всхлипывает: перо царапает нежную кожу живота. Валери висит там совершенно беспомощная. Открыв глаза, я замечаю, что месье Леопольд перестал говорить и смотрит на меня.
Ночью мне снова пригрезилась подвешенная к потолку женщина. Я проснулся от головокружения. Больной и счастливый. Такого желания я еще никогда не испытывал, оно напугало меня, но доставило несказанное наслаждение.
Я стоял, прижавшись щекой к дереву, и смотрел на трактир на улице От. Туда вошла она, потаскуха Валери. У нее и впрямь было самое безобразное лицо во всем Онфлёре. Но фигура ее была безупречна – высокая, стройная. Мне захотелось перебежать через дорогу, получше рассмотреть ее и потом поймать, как бабочку. Но я не мог пошевелиться. Словно перестал быть самим собой. Снова превратился в ребенка, еще не научившегося ходить. Я продолжал смотреть на нее, пытаясь забыть, что чувствую себя ребенком.
Я видел, как проститутки прогуливались по улице дю Дафн. Видел, как молодые парни открыто целовали их и пели им серенады, а женатые мужчины украдкой, пряча лица, покидали их на рассвете. Но только сейчас мне стало ясно, что там происходило на самом деле. В книгах Бу-Бу я читал о падших женщинах, но мне казалось невероятным, что они есть даже здесь, в центре Онфлёра.
Меня преследовал запах Валери. Запах жженого сахара. Я подумал, что надо повернуться и уйти, что страстное томление в груди вредно и что отец Мартен рассердился бы, узнай он о том, что я подглядываю за шлюхой. Но я все смотрел и смотрел, пока у меня не начали слезиться глаза. Валери с безразличным видом стояла у ворот, глядя на улицу. Наконец подъехала карета. Она села в нее и укатила. Я чувствовал себя сосунком. Притаился за деревом. И ждал.