Катастрофы сознания
Шрифт:
24 декабря 1925 г., в первый день своего последнего пребывания в Ленинграде, Есенин, не застав дома Эрлиха, едет в «Англетер», где живут Устиновы. Ему удается получить свободный номер.
Весь воскресный день 27 декабря Вольф Эрлих провел в гостях у Есенина. Утром, разрезав себе руку, Есенин написал свое последнее предсмертное стихотворение. Пили чай и пиво. Днем Эрлих ненадолго покинул поэта, затем снова вернулся. Около шести часов вечера, по его словам, ушли к себе Устиновы, которые в тот вечер тоже гостили в номере Есенина. В номере, кроме хозяина, остались Эрлих и журналист Д. Ушаков, который также проживал в «Англетере». Часов в 8 вечера
Описывая день 27 декабря, сам Устинов и его жена также создают картину в целом довольно идеальную (если не считать, конечно, эпизода с разрезанной рукой и стихотворения, написанного кровью): разговаривали, шутили, ужинали…
Следующее появление Эрлиха в «Англетере» — утром 28 декабря. Вместе с Елизаветой Устиновой они попытались войти к Есенину — дверь была заперта. Тогда они позвали на помощь В. М. Назарова, коменданта гостиницы, тот запасным ключом (по воспоминаниям Устиновой — отмычкой) открывает дверь в 5-й номер… «Комендант открыл и ушел. Я вошла в комнату, — вспоминает Е. А. Устинова. — Кровать была не тронута, я к кушетке — пусто, к дивану — никого, поднимаю глаза и вижу его в петле у окна».
А вот что пишет о последнем дне Есенина литератор Лазарь Берман, который знал поэта с 1915 г. В тот вечер он решил навестить старого знакомого:
«От редакции „Ленинских искр“, в которой я работал, было недалеко до „Англетера“, где, как я узнал, он остановился.
Приближаясь к дверям его номера, я услышал из комнаты приглушенный говор и какое-то движение. Не приходилось особенно удивляться — о чем я не подумал, — что едва ли застану его одного. Постучав и не получив ответа, я отворил дверь и вошел в комнату. Мне вспоминается она как несколько скошенный в плане параллелограмм, окно слева, справа тахта. Вдоль окна тянется длинный стол, в беспорядке уставленный разными закусками, графинчиками и бутылками. В комнате множество народа, совершенно мне чуждого. Большинство расхаживало по комнате, тут и там образуя отдельные группы и переговариваясь.
А на тахте, лицом кверху лежал хозяин сборища Сережа Есенин в своем прежнем ангельском обличий. Только печатью усталости было отмечено его лицо. Погасшая папироса была зажата в зубах. Он спал. В огорчении стоял и смотрел на него…
На следующее утро, спешно наладив работу редакции, часу в десятом, я снова направился к Есенину.
Внизу, навстречу мне, из входных дверей появился мой знакомый, ленинградский поэт Илья Садофьев.
— Куда спешите, Лазарь Васильевич? — спросил он.
— К Есенину, — бросил я. Садофьев всплеснул руками:
— Повесился!»
То, что случилось в «Англетере» поэт предсказал еще в 1916 г.:
В зеленый вечер под окном На рукаве своем повешусь…
«Эта страшная и в то же время такая жалкая гибель всколыхнула общественное сознание, — писал критик П. Медведев в 1926 г… — Оказалось необходимым понять и уяснить эту развязку большой и сложной человеческой трагедии. Не столько творчество Есенина, сколько он сам оказался в центре внимания. В стихах его искали объяснения его жизненной драмы. Литературная личность поэта была заслонена его житейской биографией. Стихи поэта превратились в свидетельские показания, если не в последнее слово подсудимого».
Кавабата Ясунари
Кавабата Ясунари — один из крупнейших японский писателей, чье творчество ярко выделяется своей приверженностью к традициям многовековой национальной культуры.
Будущий писатель родился в 1899 г. в семье врача. Своей родиной Кавабата считал Киото, хотя родился в деревне района Акутагава, что неподалеку от Осака. Два этих крупнейших города Японии расположены довольно близко.
Отец Кавабаты был человеком высокообразованным, увлекался литературой и искусством. Судьба будущего писателя складывалась драматично. В три года Кавабата потерял отца, а через год лишился матери. Он воспитывался в доме деда. Когда юноше исполнилось шестнадцать лет, умер и дед. Мальчику пришлось искать приюта у родственников покойной матери. Эти скорбные события оставили глубокий след в памяти писателя.
В год смерти деда Кавабата опубликовал свое первое произведение — «Дневник шестнадцатилетнего юноши». Это был рассказ о сиротливом детстве, об умирающем старике.
Грустное детство рано обострило чувство одиночества. Позже в автобиографии Кавабата писал: «С ранних лет я рос сиротой, но люди окружали меня заботой, и я стал одним из тех, кто не способен обижать или ненавидеть других». В произведении с искренним волнением и непосредственностью выражена горечь и боль сироты, чувство одинокого ребенка, на глазах которого угасала жизнь единственного близкого ему человека.
В 1920 г. Кавабата поступил на английское отделение Токийского университета, однако через год перешел на отделение японской филологии.
В это время в Японии было очень популярным учение дзэн — одна из школ буддизма, — сложившееся в Китае на рубеже V–VI вв. н. э. Это учение проникло в Японию в X–XI вв. Этико-философские и эстетические принципы дзэн в сочетании с местной художественной традицией оказали глубокое воздействие на развитие японского искусства.
Англичане переводят дзэн словом «медитация». Однако в европейской традиции медитировать — значит вдумываться в короткий текст, глубоко размышлять.
Дзэн, по словам самих дзэнцев, — это откровение по ту сторону слов и знаков. Дзэн — не просто созерцание. Это образ жизни, стиль жизни, который ведет к изменению сознания, к экстатическому приятию цельности мира.
Все секты дзэн пренебрежительно относятся к книжной мудрости. В период «бури и натиска» (IX в.) некоторые наставники рвали в клочья свитки священного писания. В наше время таких крайностей нет и библиотеки дзэнских монастырей очень богаты.
В книге «Дзэн и японская культура» есть такие слова:
«Сфера влияния разных буддийских школ на японскую культуру ограничивалось областью религии. Исключение составляет лишь учение дзэн, пустившее глубокие корни во всех областях культурной жизни японского народа». Учение дзэн легко приживалось в новых условиях, и причину этого видят в особенностях психологического склада японцев, склонных с созерцательному мышлению.
Истинная реальность, по учению дзэн, не членится на части, существует нечто единое, безраздельное и потому не поддающееся аналитическому методу изучения. Дзэнский принцип «озарения» заключается в том, что истинную природу вещей можно постигнуть внезапно, интуитивно, а не путем логического умозаключения. Непосредственное проникновение в сущность вещей противопоставляется рассудочным построениям. Это и лежит в основе японской культуры.