Каторга
Шрифт:
– За отказ быть палачом.
– Верно?
– спросило лицо у сопровождавшего его помощника начальника тюрьмы.
– Так точно-с. Верно. Я приказал ему исполнять обязанности палача, а он ослушался, не захотел.
"Лицо", известное и в науке своими просвещенными и гуманными взглядами, конечно, не могло прийти в себя от изумления.
– Как? Вы наказываете человека за то, что он проявил хорошие наклонности? Не захотел быть палачом? Да понимаете ли вы, что вы делаете?!
Понимают ли они, что они делают!
Продрогший,
– Рюмку водки бы! Погреться.
– Водки нет!
– отвечала моя квартирная хозяйка, ссыльно-каторжная. Но можно купить.
– Где же теперь достанешь? "Фонд" заперт.
– А можно достать у...
Она назвала фамилию одного из служащих.
– Да неужто он торгует водкой?
– Не он, а его лакей Маметка, из каторжан. Да это все равно: Маметка от него торгует.
На Сахалине ни одному слову не следует верить. Во всем нужно убедиться своими глазами. Я надел арестантский халат и шапку и вместе с поселенцем, работником моих хозяев, отправился за водкой.
Мы подошли к дому служащего. Поселенец постучал в окно условным образом. Дверь отворилась, и показался татарин Маметка.
– Чего нужно?
– Водочки бы.
– А это кто?
– спросил Маметка, разглядев мою фигуру.
– Товарищ мой.
Маметка, рассмотрев в темноте длинный арестантский халат и шапку блином, успокоился.
– Сейчас!
Он вынес бутылку водки.
– Два целковых.
Водка оказалась отвратительной, разбавленным водой спиртом.
На следующий день я сделал визит этому служащему, очень много расспрашивал его о житье-бытье, попросил показать квартиру и в спальне увидел целую батарею таких же точно бутылок, как я купил накануне!
– Однако, вы живете с запасцем!
– улыбнулся я.
– Да, знаете! Приятели иногда заходят. Держу на всякий случай.
Через год этот служащий был уволен со службы, и именно за продажу водки поселенцам и каторге: при проверке книг "фонда", - а, кроме лавки казенного "колонизационного фонда", спирта на Сахалине купить негде, оказалось, что этот служащий забирает спирту столько, что на этом спирту можно бы вскипятить целую реку!
– Конечно, сахалинские мастерские, это - одна "затея"! Но знаете, при желании, и они недурно работать могут. Видели коляску у Х.? Обратите внимание на обстановку у У. Все - работа сахалинских мастерских! говорили мне еще во Владивостоке.
– Да-с! Было времечко, да сплыло!
– со вздохом мне говорил по этому случаю смотритель одной из тюрем.
– Работали у нас в мастерских и иногда хорошо работали: среди них всякий народ попадается. А теперь "фактический контроль" устроили. Контролеров понаслали, - все учитывают: сколько рабочих часов ушло, сколько материалу. Только на казну мастерские и работают. Ну, конечно, себе благоприятелям тоже в мастерских все велишь делать; но чтоб на продажу
– Ну, хорошо. Казна их обувала, одевала, кормила мастеров, которые на вас работали. А сами-то они от вас что-нибудь получали?
– Они-то? За что? Разве ему не все равно, на кого свои работы отбывать: на казну или на меня?
Ко всему этому следует прибавить еще одно. На Сахалине очень распространен обычай брать женскую прислугу.
Из двухсот шестидесяти ссыльно-каторжных женщин в Александровском округе в 1894 году ровно половина числилась "одинокими", в услужении у господ служащих.
Принимая во внимание все это, вы поймете, что господа служащие не могут пользоваться в глазах каторги именно тем "престижем", о котором господа служащие так хлопочут.
– Ужасные черти!
– жаловался мне на каторгу помощник смотрителя Рыковской тюрьмы.
– Никакого уважения! Можете себе представить, иначе как на "ты" со мной и не разговаривают! Да вы сами слышали!
Первое посещение всякой тюрьмы, которое я делал, из любезности, со смотрителем, всегда оставляет ужасное впечатление.
Каторжане тут же, при нем, ему в глаза, начинают "докладывать" вам обо всех его штуках и проделках. Вы напрасно протестуете:
– Да я не начальство! Это меня не касается!
– Нет, вы, ваше высокоблагородие, послушайте!
И они отделывают человека, от которого зависит вся их жизнь, вся их судьба, не стесняясь в выражениях, ругательски его ругая.
Смотритель-бедняга только переминается с ноги на ногу, словно стоит на горячих угольях.
– Пойдемте-с!
После он, может быть, с этими обличителями и разочтется, но теперь "принять меры для поддержания престижа", при постороннем человеке, стесняется. А возразить?
Что он возразит, когда все, что говорит каторжанин, я только что слышал в доме одного из его сослуживцев и услышу во всяком доме, куда пойду!
Если эта служащая сахалинская мелкота презирает и ненавидит каторгу, то и каторга ее презирает и ненавидит.
Это и заставляет господ сахалинских служащих держаться настороже и вдалеке от каторги, полной ненависти и презрения, заниматься только хозяйственными делами, а весь распорядок, весь внутренний строй каторги оставлять целиком в руках надзирателей, которые и являются настоящими, полными, бесконтрольными "хозяевами каторги".
Господа сахалинские служащие разделяются на две категории. Сибиряки, забайкальцы, - "чалдоны", как зовут их каторжане, - и служащие "российского навоза".
Последнее выражение отнюдь не следует понимать, как что-нибудь оскорбительное, ругательное. "Российского навоза", это - выражение, выдуманное для себя господами служащими, так сказать, из аристократизма, для отличия от каторжан. Арестантов на Сахалин "сплавляют", а служащих на Сахалин "навозят". Поэтому у каторжан спрашивают:
– Ты какого сплава?