Катрин Денев. Красавица навсегда
Шрифт:
Совершив еще один выход на работу, – последняя попытка контакта с миром – Кароль теперь уже окончательно замыкается в себе, в своем безумии и в своей квартире. Которая с этого момента резко меняет пространственные очертания и пропорции, становясь ареной полуреальных кошмаров и фантасмагорий. Их источником способно служить все: те же стены, чемоданы, шкафы, двери и дверные ручки, гипертрофированный бой часов, звонки в дверь и по телефону. Знакомые помещения неузнаваемо расширяются, превращаясь в огромные пещеры, из них исчезает часть предметов, другие меняют взаимное расположение. Скучная мещанская квартира, несколько угнетающая, но абсолютно безопасная, вдруг оказывается почти бескрайней, устремленной в зловещую бездну; ванная комната теперь выглядит угрожающе пустой, а маленькая раковина забивается
Заметим, что не только пространство, но и время у Поланского подвержено деформации. Даже редактор картины Алистар МакИнтайр отмечал: «Все время, пока я работал над «Отвращением», я никак не мог запомнить последовательность событий. Она и хронология каким-то неуловимым образом оказывались расчленены – и в этом не было логики».
Режиссер намеренно разрушал законы восприятия времени-пространства, основанные на чувстве реальности. Он всеми силами убеждал зрителя в ненадежности его ощущений, подчеркивая: вещи порой вовсе не таковы, какими нам видятся…
Можно привести целый список оптических и слуховых галлюцинаций, начиная с искаженного отражения в полированном чайнике, со скребущего звука в стене и на глазах увеличивающейся трещины и кончая рушащимся потолком и сильнейшим ураганом за окном, который сопровождает возвращение Элен и Майкла.
Сколько дней прошло между этими событиями и что реально произошло с Кароль, а что рождено сном ее разума? Режиссер искусно переводит объективный план происходящего в субъективный, дает болезненное восприятие его глазами героини. Впервые мы начинаем невольно с ней отождествляться с того момента, когда Кароль, примеряя платье, видит в зеркале шкафа отражение наблюдающего за ней незнакомого мужчины. В лице героини Денев мы прочитываем не только страх, но и борьбу с навязчивой идеей; когда под дверью ее комнаты появляется свет и слышатся шаги, Кароль усилием воли побуждает кошмар исчезнуть. Постепенно, однако, мир фантомов властно вселяется в нее: распахивается запасная дверь в соседнее жилье, отодвигается заслоняющий ее шкаф, и страх вваливается в лице мужчины, встреченного несколько дней назад на улице. И вот уже многоликие насильники настигают Кароль повсюду: протягивают свои руки со стен, устраивают засаду под простыней и так далее. Фиктивность этих видений становится действенным средством вовлечения зрителя во внутренний мир героини: мы видим то, что может видеть только она. В результате и подлинные события начинаешь воспринимать как навязчивый бред – этого и добивался Поланский.
В тяжелой, душной атмосфере лета, в пароксизме охватившего ее страха и одиночества девушка теряет всякий контакт с реальностью. Она ничего не ест и, с отвращением глядя на гниющий труп размороженного кролика, на проросшие клубни картофеля, доходит до полного истощения (Денев с не вызывающей сомнения достоверностью передает эти физические метаморфозы). В ванной переливается через край вода. Кароль гладит свитер выключенным из сети утюгом. Сигналы внешнего мира – пролетающие самолеты, собачий лай, хлопающие двери лифтов, смех играющих детей – гулко отдаются в молчаливой пустоте квартиры. Майкл и Элен напоминают о себе не только просунутой почтальоном под дверь открыткой с видом Пизанской башни, но и отчаянными звонками жены Майкла: сначала она тяжело дышит в трубку, потом ругливо набрасывается на Кароль, очевидно, принимая ее за соперницу. Девушка обрезает телефонный шнур…
Когда Колин, безуспешно пытаясь разыскать свою подругу, звонит в дверь, его лицо видится ей безобразно искаженным линзой дверного глазка. Не добившись ответа, он вламывается в квартиру, а Кароль из-за спины убивает гостя подсвечником двумя сильными ударами; потом, не без труда скинув тело в ванну, спокойно что-то зашивает, мурлыча детскую песенку…
Дверь, неумело забаррикадированная, опять открывается. Приходит хозяин, обеспокоенный неуплатой за квартиру, слышит подозрительный трупный запах (с момента убийства прошло неопределенное время) и тем не менее начинает заигрывать с девушкой. В страхе перед возмездием или посягательством Кароль, изловчась, убивает и его – убивает той самой бритвой, оставшейся от Майкла. Вернувшиеся из поездки недели через две Майкл и Элен находят девушку скорчившейся, превратившейся почти в скелет, в разрушенной квартире, среди зловония трупов…
Какую роль в этой мрачной фантазии, придуманной Поланским вместе с его сценаристом Жераром Брашем, сыграло участие Катрин Денев? По свидетельству режиссера, для фильма необходима была «девушка с ангельским лицом, способная зарезать мужчину бритвой». Сама Денев так прокомментировала это заявление: «Перевоплотиться в кого-то исключительного легче, чем играть близкий тебе персонаж, обнажить себя перед публикой, каким ты есть. Мне кажется, моя лучшая роль будет строиться на контрасте с моей личностью».
Эти слова сбылись в дальнейшем. «Отвращение» явилось развернутым эскизом к будущим, самым значительным работам актрисы.
Судя по всему, тогда, в 1965 году, она была увлечена самой возможностью сыграть столь необычную для себя роль и полностью подчинилась режиссерскому влиянию. Впоследствии она вспоминала, что Поланский на съемочной площадке, как никто другой из режиссеров, активен, подвижен, даже утомителен. Во время съемок интересовался и вникал во все – касалось ли это звука, света или грима. С особенным упоением руководил актерами.
«Кстати, он сам актер в первую очередь, – добавляет Денев. – Мне кажется, именно это ему больше всего нравится в нашем деле… Он играет за всех. Если артист должен растянуться на земле, он сначала перед ним это лично продемонстрирует».
Поланский отличался не только контактностью, но и чутьем на актеров. Особенно же – на актрис. В его фильмах впервые прославились или проявились в новом качестве Миа Фэрроу, Фэй Данауэй, Настасья Кински. Год спустя после «Отвращения» в необычной для себя роли снялась у него в фильме «Тупик» Франсуаза Дорлеак. Но открытие звезд никогда не было для него самоцелью или своеобразным спортом, как для Вадима. Поланский претендовал на большее – он стремился доказать миру не только интуицию и профессионализм, но и свою особость, экстравагантность, исключительность. Хотя на Катрин Денев он обратил внимание, посмотрев «Порок и добродетель»: уже Вадим, хоть и дал ей роль пресной добродетели, посеял в молодой актрисе то зерно внутренней истерики, которое проросло в «Отвращении», а пышные всходы дало впоследствии у Бунюэля.
Когда снималось «Отвращение», Поланский не был еще великим и знаменитым. Лишь после «Бала вампиров» и «Ребенка Розмари» определилось его место в кино. Основоположник сатанинской серии, режиссер стал к концу 60-х годов фаворитом прессы и фестивалей, привлек внимание как рафинированных снобов, так и массовой публики, стал любимым героем светских журналов, живописавших быт богемы. Но главная, самая сенсационная известность была еще впереди. Всю изощренность его кинематографических построений (Розмари ни много ни мало беременела от дьявола и становилась мадонной сатанинской секты) превзошла жуткая по своим подробностям трагедия, случившаяся на голливудской вилле с женой Поланского актрисой Шарон Тэйт, бывшей в тот момент на девятом месяце беременности. Она и ее гости, пребывая в наркотическом трансе, стали жертвами неслыханно жестокого «ритуального» убийства, совершенного сектой «сатаны» Мэнсона.
Многие увидели в этом роковом совпадении сюжетов своего рода расплату за смакование экранных ужасов, за разгул интеллектуального демонизма. И в дальнейшем Поланский остался верен своим пристрастиям: в основе почти каждой его картины клинический случай, оккультная тайна, преступление. Верен все тому же жанру, совместившему черты старомодного гиньоля и более современного триллера.
Критик Майя Туровская, прослеживая преемственность кинематографических мотивов Поланского и их связь с мировоззрением этого космополита и «богатого хиппи», пишет о «наглядном выражении некрофилии», о том, что он «творит свои странные причудливые фантазии, как и свой странный быт, ради щекотки нервов пресыщенного современного человека». В то же время в образности Поланского есть более глубокая подоплека: она – в тревожащих его воображение кошмарах Освенцима, отзвуках «черной мессы» фашизма (мать режиссера погибла в концлагере). Она – в пристрастии к особому типу незащищенной, подверженной адским искусам красоты, «агонизирующей на грани безобразия и чистой духовности».