Катюша
Шрифт:
Один из богатейших коллекционеров города, эрудит и большой специалист по антиквариату больше всего походил сейчас на опустившегося алкоголика. Он и пил. Правда, не так много, как можно было предположить по его внешности, но в большой степени его вид объяснялся соображениями маскировки. Человек, которого некоторые знали как Профессора, старательно мимикрировал под сельского жителя. Еще три или четыре года назад он подготовил для себя нору, в которой при случае можно было бы спокойно отлежаться, купив ветхий домишко в вымирающей за полной бесперспективностью деревеньке, где мирно доживали в нищете и забвении несколько древних бабуль да бодрый семидесятитрехлетний инвалид Архипыч, в мае сорок пятого потерявший ногу, но сохранивший при этом железное здоровье, луженую глотку и повадки шкодливого кобеля. Сейчас при
Дом был куплен Профессором за символическую сумму по поддельным документам, в которых он именовался Юрием Семеновичем Бескудниковым, военным пенсионером. Военный пенсионер Бескудников полгода поил за свой счет ненасытного Архипыча и его, как он их называл, милок, в результате чего заделался, по выражению того же Архипыча, своим в доску. Домишко был неважнецкий, но пенсионеру Бескудникову и не нужен был роскошный коттедж — у него уже был такой на берегу Эгейского моря, и он его вполне устраивал. В сарае стоял засиженный приблудными полудикими курами, но вполне исправный “уазик” с брезентовым верхом, за которым в отсутствие хозяина ревностно присматривал Архипыч. Старик, конечно, мог в одночасье преставиться, но служба его была в большой степени синекурой — заниматься угоном и разукомплектованием автомобилей здесь было некому. Место, облюбованное военным пенсионером Бескудниковым, давно не посещала даже молодежь из окрестных, более или менее живых деревень — они уже сломали, разбили и исписали разными словами все местные заборы, окна и сараи, соответственно, так что машину охранять ну ясно было разве что от кур.
Что было особенно ценно в личности военного пенсионера Бескудникова, так это то, что она существовала не только во плоти, но и во всевозможных документах. Фальшивым был только паспорт упомянутого гражданина, но и тот был исполнен на уровне лучших мировых стандартов. У гражданина Бескудникова были водительские права, купчая на дом, ворох каких-то квитанций, неизбежно накапливающихся в архиве каждого домовладельца, орден Красной Звезды и даже удостоверение к нему — правда, тоже поддельное. Предусмотрительный Профессор загодя обеспечил себя второй личностью, и теперь, когда Юрий Прудников приказал долго жить, его двойник Юрий Бескудников безвылазно сидел в деревне Бобырево, давно уже отключенной от электроснабжения в виду покражи неустановленными злоумышленниками пяти километров медного провода, соединявшего Бобырево с центральной усадьбой, и вторую неделю имитировал запой, дожидаясь, когда в его фальшивый паспорт поставят подлинную британскую визу. Конечно, имитировать и дожидаться было бы удобнее в городской квартире — у военного пенсионера Бескудникова была очень неплохая квартира в центре города, но по ряду причин господин Бескудников предпочел вести простую безыскусную жизнь сельского жителя.
Как и полагается сельскому жителю, одет он был вполне непрезентабельно — в клетчатую байковую рубаху, теплую безрукавку на свалявшемся искусственном меху, сильно вытянутые на коленях когда-то серые брюки, заправленные в разношенные кирзовые сапоги, и засаленную кепку. Подбородок его покрывала недельная жесткая щетина, и лишь одна деталь не вписывалась в образ — в углу нервного тонкогубого рта этого новообращенного селянина дымилась дорогая американская сигарета, распространявшая тонкий аромат вирджинского табака, временами забивавший даже благоухание навоза, доносившееся с подворья Архипыча, владельца единственной на всю деревню коровы, решившего, как видно, наконец расчистить бобыревский филиал Авгиевых конюшен, расположившийся в его хлеву.
Профессор поднял выпачканную землей руку и аккуратно отлепил сигарету от губ, чтобы стряхнуть столбик белого пепла. Рядом с покосившимся крыльцом, на котором он расположился на перекур, стояла прислоненная к стене штыковая лопата, тоже испачканная свежей землей. Прудников подумал, что надо бы убрать ее от греха подальше — тот же неугомонный Архипыч мог привязаться с расспросами: что это он копал в своем огороде в середине октября месяца, тем более, что там лет десять уже ничего не росло. Впрочем, особенно торопиться не стоило: на все вопросы Архипыча
Так и не убрав лопату, Прудников толкнул скрипучую дверь и вошел в пахучую полутьму дома. Здесь пахло сыростью, старым деревом, дымом и мышами. Профессор успел возненавидеть этот запах всем своим существом — вся его одежда пропиталась этой вонью, этим тоскливым и безошибочно узнаваемым ароматом нищеты и убожества. “Поскорей бы это все закончилось ко всеобщему удовлетворению, — подумал он. — Вот Банкира наверняка придется убирать, а это хлопотно, это тебе не соплячка с фотокамерой... везучая соплячка, надо прямо признать. Словно кто-то ее хранит и направляет ее руку. Вокруг нее люди валятся, как кегли. В городе, небось, все лабухи нарасхват — на похоронах дудят, а ей хоть бы что. Ну, надо думать, что счастье ей уже изменило — по крайней мере, по времени пора. На банкировых дуболомов надежда маленькая, но вот майор в лепешку расшибется, чтобы вырвать из цепких лап мафии свою благоверную. Вряд ли он отважится отколоть какой-нибудь отчаянный номер — не тот возраст, да и темперамент не тот, и козырей у него, можно сказать, никаких...”
Профессор (он усмехнулся, припомнив свою кличку, и погасил окурок о подошву сапога) прошел к окошку, затянутому по углам пыльной паутиной — гнилые половицы отозвались громким скрипом, — уселся на шаткую скамью, оставшуюся от прежних, давно канувших в Лету хозяев, и извлек из глубокого кармана своих засаленных штанов (назвать их брюками у него не поворачивался язык) плоскую коробочку сотового телефона. Набрав испачканным землей пальцем знакомый номер, он приложил трубку к уху, слушая длинные гудки. Прудников поднял брови в немом удивлении — майора все еще не было на месте, хотя, по идее, он давным-давно должен был сидеть в своем кабинетике и, мучаясь, ждать звонка. Он закурил новую сигарету и вторично набрал номер. Майор по-прежнему не отвечал, и в душу Профессора стал понемногу закрадываться ледяной холодок подозрения. Похоже, там что-то снова пошло наперекосяк. А может, он напрасно дергается — соплячка могла где-нибудь задержаться, или Селиванова зацепили в суматохе, и он лежит теперь в больнице с ногой на растяжке и мечется на узкой койке, потому что ему должны позвонить, а его нет на месте и еще долго не будет...
“Не имеешь ты права валяться в больнице, майор, — подумал он, кривя губы в страшноватой ухмылке. — Ты должен ждать звонка, ты должен был выполнить свою работу, иначе... А что, собственно, иначе... Козырь-то мой накрылся, лежит под яблоней мой козырь, под двумя метрами земельки... кто же виноват, что эта старая сука сумела как-то перегрызть веревку и выбраться из сарая? Еще немного. и ускользнула бы старушка.
Ну, Селиванов-то про это, допустим не знает, и знать ему об этом пока что не обязательно, — успокоил он себя. — А позвоним-ка мы Банкиру, — решил он, — в конце концов, ему за это дело деньги плачены, и немалые деньги, а он не чешется. Подстраховывать его, видите ли, надо...”
И он стал звонить Банкиру, и дозвонился сразу же — Банкир ответил мгновенно, словно ждал звонка. Слышимость была великолепной, и где-то на заднем плане Прудников различил монотонное гудение двигателя — Банкир ехал в машине. Куда же это он?..
— Привет с того света, — сказал Профессор, глубоко затягиваясь сигаретой — нервишки все же пошаливали, ему приходилось стискивать зубы после каждого слова, чтобы они не стучали.
— А, это ты, — лениво отозвался Банкир.
“Как-то слишком лениво”, — подумал Прудников, но тут же решил, что это просто у страха глаза велики.
— Что расскажешь? — спросил он.
— Что я тебе — радионяня? — фыркнул Банкир в трубку. — Бабки готовь, вот и весь мой рассказ.
— А ты уверен? — осторожно уточнил Профессор.
— Что я — жмуриков не видел? Бабки, говорю, готовь.
— Но это точно была она?
— Нет, Клара Цеткин... Она, она, не дребезжи ты, как жесть на ветру. Приперлась, и даже с фотоаппаратом — на память, что ли, хотела сняться... Ну, мы ее и сфотографировали... Так что готовь денежки.
— Ты же хотел ее взять...