Кавалер Красного замка

Дюма-отец Александр

— Надобно бы найти возможность через Мони, Тулана или дочь Тизона дать ей знать, чтобы она была осторожнее, — проговорил Диксмер.

— Я берусь за это, — отвечал Моран.

Спустились; нотариус дожидался в гостиной с подписанным договором.

— Очень хорошо, — сказал Диксмер, — дом мне подходит. Отсчитайте гражданину девятнадцать с половиной тысяч ливров и дайте ему расписаться.

Владелец дома тщательно сосчитал деньги и подписал.

— Тебе известно, гражданин, — сказал Диксмер, — что главным условием

было сдать мне дом сегодня же вечером, чтобы завтра я мог поставить мастеровых.

— Что и будет исполнено, гражданин. Ты можешь забрать ключи. Сегодня в восемь часов вечера дом будет очищен.

— Да, виноват, — сказал Диксмер, — ты, кажется, сказал, гражданин нотариус, что есть также выход на улицу Порт-Фуан?

— Как же, гражданин, — сказал хозяин. — Но я велел его заделать, потому что имел лишь одного прислужника, и бедняга из сил выбивался, наблюдая сразу за двумя выходами. Впрочем, дверь так заделана, что за какие-то два часа можно ее снова открыть. Хотите удостовериться, граждане?

— Спасибо, зачем же, — подхватил Диксмер. — Этот выход мне не нужен.

И оба они удалились, заставив владельца дать в третий раз обещание очистить дом к восьми часам вечера.

В десять часов они возвратились: за ними на некотором расстоянии шли пять или шесть рабочих, на которых посреди царствовавшей тогда в Париже смуты никто не обратил внимания.

Сперва оба они вошли. Бывший хозяин сдержал свое слово; дом был совершенно очищен.

Тщательно затворили ставни, высекли огонь и засветили свечи, которые Моран принес в своем кармане.

Вошли пять или шесть человек один за другим.

Это были обычные гости хозяина кожевни, те же контрабандисты, которые однажды вечером намеревались убить Мориса и с тех пор стали его друзьями.

Заперли все двери и сошли в подвал.

Подвал, которым так пренебрегали днем, теперь, вечером, оказался самой важной частью дома.

Заткнули все отверстия, через которые мог бы проникнуть любопытный взор.

Потом Моран мигом поставил пустую кадку и на листе бумаги стал чертить карандашом.

Пока он чертил эти линии, товарищи его вместе с Диксмером вышли из дома, проследовали по улице Кордери и на повороте на улицу Бос остановились перед закрытой каретой.

В карете сидел человек, который молча раздал каждому инструменты: одному лопату, другому лом, третьему заступ, четвертому кирки. Каждый скрыл выданное ему орудие под плащ. Потом все вернулись в дом, а карета исчезла.

Моран кончил свою работу.

Он пошел к одному из углов подвала.

— Вот здесь, — сказал он, — копайте.

И «работники спасения» немедленно принялись за работу.

Положение затворниц Тампельской тюрьмы становилось все более и более затруднительным и несносным. Но королева, принцесса Елизавета и дочь королевы снова исполнились надежды. Из числа муниципалов Тулан и Лепитр проявили сострадание, участие

к августейшим заключенным. Сначала мало избалованные этими признаками симпатии несчастные женщины были недоверчивы; но можно ли не доверять, когда надеешься? Притом какая судьба ожидала королеву, разлученную тюрьмой со своим сыном, разлученную смертью со своим мужем? Ежели ей назначила судьба идти подобно ему на эшафот? Она уже давно ожидала этой участи и смирилась наконец с мыслью о смерти.

В первый раз, как пришла очередь дежурить Тулану и Лепитру, королева спросила их, если правда, что они принимают участие в ее судьбе, то не могут ли они передать ей подробности смерти короля? Это было грустное испытание, которому подвергли их симпатию. Лепитр присутствовал при совершении казни, и он исполнил приказание королевы.

Королева просила доставить ей журналы, в которых описывалось совершение казни. Лепитр обещал принести их в следующее дежурство, которое повторялось каждые три недели.

При жизни короля в Тампле было только трое дежурных: один дежурил днем, а двое ночью. Тулан и Лепитр схитрили, чтобы вместе быть дежурными ночью.

Время дежурства определялось жеребьевкой: надписывали на одной записке «день», а на двух других — «ночь». Каждый вынимал записку из шляпы; случайность сводила караульных на ночь.

Всякий раз, как Лепитр и Тулан были в карауле, они надписывали «день» на всех трех записках и предлагали шляпу тому муниципалу, которому желали данной службы. Тот опускал руку в импровизированную урну и вынимал из нее, разумеется, записку, на которой было написано «день». Тулан и Лепитр уничтожали прочие две, сетуя на судьбу, осуждавшую их на несносное бремя нести службу ночью.

Когда королева стала уверена в этих двух надсмотрщиках, то свела их с кавалером де Мезон Ружем, и тогда была задумана попытка бегства.

Королева и принцесса Елизавета, переодетые муниципальными офицерами и снабженные паспортами, которые обещали им доставить, должны были спасаться бегством. Что же касается двух детей, то замечено было, что зажигавший лампы в Тампльской тюрьме всегда приводит с собой двух детей — ровесников юной принцессы и юного принца. Предполагалось, что Тюржи, о котором мы еще не упоминали, оденется в одежду ламповщика и уведет принцессу и дофина.

Расскажем в нескольких словах, кто такой был Тюржи.

Тюржи был заслуженный столовый дворецкий короля, приведенный из Тюильрийского дворца в Тампль с некоторой частью придворных, ибо вначале король имел при себе довольно пристойный штат прислуги. В первый месяц содержание этой прислуги стоило нации от 30 до 40 тысяч франков.

Но как легко понять, подобная щедрость не могла продолжаться. Общественное правление положило этому предел. Отказали официантам, столовым дворецким и поварам. Оставлен был один прислужник; этим прислужником был Тюржи.