Кавказская Атлантида. 300 лет войны

Гордин Яков Аркадьевич

Заканчивалось послание прямым обращением к горцам:

«О вы! праведные жители, обитающие в означенных краях, избегайте от свидания неверных, не обращайте внимания на богатство света суетного и избегайте от учения дьявола, приближайтесь к Богу посредством молитвы, верности и познания Бога. С 17 до 40-летнего возраста люди вооружайтесь, приготовляйтесь к бою в таких святых и важных днях и до прибытия моего слушайтесь Шейх-Шамиль Эфендия и повинуйтесь воле его».

Для Петербурга и Тифлиса главным было в этой ситуации расколоть горцев, перетянуть на свою сторону часть сообществ и создать вооруженный противовес Шамилю, переведя таким образом «войну освободительную в войну гражданскую». Это было единственной альтернативой изнурительной борьбе на истребление между Кавказским корпусом и отрядами имама. Именно весной-летом 1843 года схватка за влияние на горские сообщества стала особенно упорной.

В донесении коменданта Владикавказа говорилось:

«В продолжение весны Шамиль четыре раза собирал значительные скопища с намерением вторгнуться в наши

пределы со стороны плоскости (то есть равнинной Чечни. — Я. Г.), но видя, что к отражению его всякий раз были приняты сильные меры, он нашел, что вторжение с этой стороны не может быть производимо с успехом и без большой потери, почему он обратил свое внимание на горские племена, надеясь без труда и потери покорить их, рассчитывая, что по отдаленности и затруднительному пути нам трудно поддержать их. Вследствие таковых соображений Шамиль приказал Ахверды-Магомету с скопищем в несколько тысяч человек выступить против покорных нам галгаевцев и кистов. Скопища Ахверды-Магомета заняли село Цори близ границы Галгаевского общества с целию, чтобы общество это увещаниями, угрозами или силою оружия заставить отказаться от нас и покориться мюридам.

Чтобы благонамеренных из галгаевцев не оставить без всякой надежды на помощь, полковник Нестеров сделал распоряжение об отправлении 3-х рот пехоты при двух горных единорогах и около 1000 человек милиции в Кистинское ущелье с тем, чтобы в случае отложения Галгая предупредить покушение неприятеля на Кистинское ущелье и на Военно-Грузинскую дорогу. <…> Полковник Золотарев по соединении с войсками, отправленными из Владикавказского округа в Кистинское ущелье, перешел с 8-ю ротами пехоты при 2-х горных единорогах из села Обина к самой границе Галгая, занятой уже прежде милициями, и расположился при сел [ении] Хули. Приближение наших войск имело скорые и благоприятные последствия. Галгаевцы после кратковременных переговоров выдали полковнику Золотареву 12 аманатов и неприятельские скопища рассеялись».

Часть горских обществ уже устала от разрушений и кровопролития, но держать нейтралитет им не давала ни та, ни другая сторона. Лояльность этих обществ зависела от соотношения сил в данный момент в данном месте. Аманатов — заложников — брали и те, и другие.

Однако простая лояльность русское командование отнюдь не устраивала. Ему нужна была военная активность «мирных горцев».

17 мая Нейдгарт писал военному министру:

«Генерал-майор князь Аргутинский-Долгорукий получил донесение от Калухского воинского начальника и капитана Абдул Рахман Бека, что 9-го мая многочисленное скопище под предводительством Кибит Магомета и Абдурахмана Карахского сделало нападение на селение Чох, с целию, как понимать должно, истребить почтеннейших жителей этого селения, а с прочих забрать аманатов. Нападение Кибит Магомета имело первоначально полный успех. Жители селения Чох, неприготовившиеся еще совершенно к отражению оного, в начале не оказали сильного сопротивления, и мюридам быстрым движением удалось завладеть половиною селения, пока первые успели вооружиться и под начальством Кадия своего мужественно начали оспаривать остальную часть. В это время подоспел в Чох Агалар Бек, брат Абдул Рахман Бека, с частью кордонной стражи, расположенной по границе Казикумыкского ханства, и быстро кинулся с тремястами нукеров в селение. Жители, ободренные прибывшею помощью под начальством известного им своею храбростью Бека, с мужеством бросились на мюридов и вытеснили их совершенно из селения. Потеря мюридов в этом деле, полагают, значительная. В руках чохцев осталось 16 тел, последние же потеряли только 4-е человека».

Русским солдатам и казакам едва ли не ежедневно приходилось отбрасывать «хищников» от станиц и «мирных» аулов. Это было в порядке вещей и никакого ажиотажа не вызывало. То, что началось после боя в селе Чох, свидетельствует, какое огромное значение в Петербурге и Тифлисе придавали вовлечению лояльных России горских сообществ в военные действия против Шамиля.

«Донося об удачном отражении нападения мюридов на селение Чох, — продолжает Нейдгарт, — генерал-майор князь Аргутинский-Долгорукий, приписывая полный успех этого дела благоразумной распорядительности Кадия Магомета и отличной храбрости Агалар Бека, ходатайствует о награждении первого чином, с присвоением следующего по оному жалования, а последнего переводом в один из гвардейских кавалерийских полков, для поощрения же чохских жителей и казикумыкских нукеров просит для раздачи отличившимся 9-го мая знаков отличия военного ордена.

О всем вышеизложенном имея честь донести Вашему Сиятельству <…> почтительнейше присовокуплю, что я по представленной мне власти именем Его Величества отправил к генерал-майору князю Аргутинскому-Долгорукому три знака отличия военного ордена и три серебряные медали на георгиевских лентах с прибавлением на покупку лент к первым по четыре червонца и последним по два».

Николай собственноручно начертал на рапорте командующего Кавказским корпусом:

«Очень хорошее начало, и хорошо подобные дела отличать, для соревнования».

Из резолюции ясно, что ситуация у селения Чох оказалась первой в своем роде и Нейдгарт пытался извлечь из нее максимум пользы. 27 мая он рапортовал Чернышеву:

«Почитая полезным показать всему Чохскому обществу внимание правительства за оказанные в сем деле преданность и услугу, я сделал распоряжение, чтобы чохцам во всех наших владениях Закавказских, куда они во множестве приходят для торговли и по другим промыслам, оказываемо было по всем их делам особое покровительство, и о том объявил чохцам в особой грамоте».

Очевидно,

что «политические меры» (как вполне по-сегодняшнему выражается в рапорте Нейдгарт) вместо мер военных, силовых, говоря сегодняшним же языком, являлись сутью той установки, что была дана Нейдгарту императором. Неимоверная сложность северокавказского узла проблем — религия, традиция, которой придавалось горцами сакральное значение, сущностно отличные от христианского представления об этике, набеги как основа экономического выживания, наконец, смертельные обиды, накопившиеся особенно за годы правления свирепых Цицианова и Ермолова, — все это слабо осознавалось Николаем. Он рассчитывал, что с горцами можно договориться и это дешевле, чем бесконечная война. Это была иллюзия. Россия и Кавказ оказались в трагическом тупике. Империя по самой логике своего существования не могла оставить между собой и христианским, уже освоенным Закавказьем кипящий ненавистью и презрением к неверным Кавказ. Горцы же не представляли себе иной жизни, кроме той, которую они вели столетиями, — для них это было бы крушением миропорядка. Речь шла не просто о вассальной зависимости от чуждой — религиозно, культурно, экономически — империи. Речь для горца шла о принципиальном изменении самоощущения, о возможной потере самоуважения, о ломке ценностной иерархии.

Сопротивление Кавказа снизилось и закончилось, когда ушло поколение, начинавшее великую войну с неверными, сражавшееся с Ермоловым. В сороковые годы еще не наступила адаптация к самой идее подчинения. Трагедия Хаджи-Мурата, известная из толстовской повести, заключалась не только в том, что русские генералы не выполняли своих обещаний и обрекали на гибель семью беглеца, Он не мог пережить психологический прыжок из одного мира в другой. Хаджи-Мурат мог затевать— и неоднократно затевал — хитроумную игру с гяурами, поскольку Шамиль его не устраивал, но укорениться в чужом мире он не мог.

Нужны были долгие годы мощного военного давления, разочарование в возможности действенной турецкой поддержки, сомнения в богоизбранности имама Шамиля, чтобы Чечня и Дагестан осознали неизбежность неизбежного…

В 1843 году ни русское правительство, ни командование Кавказского корпуса не понимали сути процесса и жили опасными иллюзиями.

30 июня Нейдгарт рапортовал военному министру:

«Аварский уроженец Гаджи-Мурат, один из наибов Шамиля в Дагестане, происходит из самой почетной Аварской фамилии, тем более уважаемой аварцами, что последний хан их, убитый в 1834 году предшественником Шамиля Гамзат-Беком, был вскормлен матерью Гаджи-Мурата, что, как известно, между горцами производит столь же тесные связи, как и кровное родство, и что Гаджи-Мурат с братом своим убили Гамзат-Бека в отмщение за истребление ханской фамилии. При том же мужество и личный характер Гаджи-Мурата не менее, как и происхождение его, содействовали к утверждению аварцев в том уважении и преданности, коими он у них пользуется.

Может быть, таковое расположение народа и было причиною вражды к нему и преследования его Ахмет-ханом Мехтулинским, которые вынудили Гаджи-Мурата к бегству.

Командующий войсками в Северном Дагестане генерал-майор фон Клугенау, принимая в соображения эти обстоятельства и что Гаджи-Мурат до бегства своего служил нам с примерным усердием, и руководствуясь наставлениями моими об употреблении политических мер к ослаблению силы Шамиля, поручил правителю Аварии майору князю Орбельяну войти в сношения с Гаджи-Муратом с целию склонить его перейти на нашу сторону. Сношения эти, как доносит генерал фон Клугенау, сначала не имели успеха, но теперь Гаджи-Мурат, кажется, действительно намерен оставить Шамиля и только просит в удостоверение, что он будет прощен, прислать ему печать его, генерала фон Клугенау.

Не решаясь без моего согласия удовлетворить таковой просьбы Гаджи-Мурата, генерал фон Клугенау испрашивает на то моего распоряжения, присовокупляя при том, что с переходом к нам Гаджи-Мурата, к которому, вероятно, присоединятся многие из его приверженцев, Авария и Койсубу не будут подвергаться столь частым набегам, как ныне, ибо Шамилю трудно будет найти человека, который мог бы заменить Гаджи-Мурата.

Приняв во внимание важные последствия для нагорного Дагестана, которые могут произойти от перехода к нам Гаджи-Мурата, я немедленно по получении донесения генерал-майора фон Клугенау, предписал ему отправить к сему горцу печать свою в знак полного прощения Правительством его прежней вины, как его, так и приверженцев его, которые с ним возвратятся».

Николай начертал на рапорте:

«Важное дело, но много верить ему не должно; надо прежде, чтоб доказал на деле это желание загладить свою вину».

Император был совершенно прав. Хаджи-Мурат вовсе не собирался в то время переходить к русским. (Это произойдет через десять лет.) Он играл с генералом фон Клюгенау, с которым у него были давние счеты.

Нейдгарт и Клюгенау умалчивают о весьма существенной детали, о которой Николай, очевидно, помнил, — после убийства Гамзат-бека в 1834 году Хаджи-Мурат доминировал в Аварии, балансируя между русскими и горцами, но в 1836 году он был заподозрен — наверняка не без оснований — в сношениях с Шамилем, набиравшим силу, арестован генералом фон Клюгенау, бежал, едва избегнув при этом гибели, и стал одним из главных наибов имама.

В той тяжелейшей и достаточно нелепой ситуации, в которой оказался Кавказский корпус и вся русская администрация на Кавказе в 1843 году, Нейдгарт готов был закрыть глаза на прошлое наиба, поверить ему несмотря ни на что, найти оправдание его поступкам 1836 года, лишь бы получить хоть какой-то рычаг воздействия на события.

Пока Хаджи-Мурат водил за нос растерянного Нейдгарта, Шамиль тренировал свою конницу, прощупывал частными операциями слабые места в обороне противника, накапливал оружие, идущее из Турции через Черноморское побережье, и в конце августа нанес удар.