Кавказская война. Том 4. Турецкая война 1828-1829гг.
Шрифт:
Началось молебствие. Солдаты, передавая друг другу ружья, выходили поочередно из рядов и приносили на аналой свои посильные лепты. Только тот может определить настоящую цену этой кучки набросанной меди, кто знает сам, как дорога копейка солдату в походе.
Окончилась молитва, и знамена Ширванского полка, окропленные святой водой, в первый раз отнесены были в квартиру к новому шефу. Проводив их до крыльца, Паскевич просил подполковника Бентковского, временно командовавшего тогда Ширванским полком, пригласить к нему откушать всех господ офицеров. Потом он обратился к солдатам: “И вас, ребята, прошу к себе отобедать,– сказал он громко,– я хочу сегодня с вами разделить время!”
Между городом и лагерной позицией, занятой русскими еще 5 августа, простиралась небольшая равнина. На этой равнине и поставлены были столы для ширванцев. Полк выступил из цитадели прямо туда, а вслед за ним вскоре приехал и Паскевич со своей свитой. Обходя ряды, Паскевич приветливо говорил со всеми нижними чинами, потом налил водки и провозгласил здоровье государя императора. При громких криках “Ура!” под стенами покоренного города была выпита храбрым полком эта заветная чара. Затем, когда командир ширванцев провозгласил здоровье шефа, один
Паскевич стал посреди пирующих ширванцев.
“Благодарю вас, друзья мои,– говорил он.– Мне приятно разделить с вами радость в тех местах, которые вы приобрели своей храбростью. Я старый воин и смело могу сказать, что вы, ширванцы, показали редкий пример в военном деле. Вы хладнокровно, сомкнутыми колоннами, с песнями пошли на приступ. Турки пустили в вас дождь пуль и картечи; знамена ваши были пробиты, многие свалились от первого залпа, другие заменили павших товарищей, и вы – ружье на перевес – ворвались в город без выстрела. Следуйте и всегда этому правилу. Стрельба – знак робости, которая ободряет неприятеля; храброе, хладнокровное приближение без выстрела всегда приведет его в трепет. Ваш командир, полковник Бородин, повел вас молодцом – честь и слава покойному! Я много служил на поле чести, но видел только два подобных примера – оба в войну 1812 года!”
Кстати и хорошо была сказана задушевная речь. Восторгу солдат не было пределов. Все сознавали, что они действительно молодцы, недаром еще “сам батюшка Алексей Петрович” называл их каким-то чудным именем “десятого легиона”. Если бы полк уже не был Ширванским, то с этой минуты он мог бы стать им, потому что солдаты чувствовали, что не знают равных себе. А это чувство никогда не остается бесследным, и оно резкой, характерной чертой прошло через всю историю Ширванского полка до нашего времени.
Еромоловское обаяние перешло теперь и на Паскевича.
Закусив праздничным пирогом и солдатскими щами, граф возвратился в цитадель. Во дворце паши, где жил Паскевич, уже накрыт был стол. Начался обед с бесконечными тостами. Невольно останавливался взор на картине, которая представлялась с той стороны, где сидел Паскевич: это было самое счастливое сочетание предметов, возбуждающих чувство восторга и величественные воспоминания. Граф сидел посредине длинного стола, в простенке между двумя большими азиатскими окнами; ширванские Георгиевские знамена, пробитые под Ахалцихе, были привязаны крест-накрест к оконным решеткам, и, тихо колеблемые ветром, они развевались над самой головой победоносного вождя. Вдали тянулись берега Ахалцихе-Чая, по которым русские войска, под его предводительством, пришли для покорения Ахалцихе. Это был путь многотрудный: громады крутых гор, непроходимые дороги... Но там, где с трудом проезжал одиночный всадник, русский солдат на своих плечах перетащил тяжелые осадные пушки. Ближе – развалины города, оживленные славными воспоминаниями. Там каждый шаг стоил потоков крови, и каждый шаг ознаменован подвигами русских, гибелью врагов. За городом, по возвышениям, виднеются остатки осадных укреплений, теперь никому не нужные, заброшенные; внизу, под скалою, на которой стоит дом паши,– веселые группы пирующих ширванцев... Чувство редкого, неповторяющегося счастья отражалось на лице полковника. И не забыли этого дня до гроба ни он, ни его ширванцы, которые с тех пор в длинной истории Кавказской войны так и стали известны под именем Графцев.
Через пять дней после этого празднества Паскевичу случилось быть в лагере. Это был царский день, и главнокомандующий слушал обедню в походной церкви, а потом заехал в Ширванский полк. Во время завтрака к палатке командующего полком полковника Кошкарева явились полковые песенники, и запевала поднес Паскевичу новую штурмовую песню, написанную одним солдатом на мотив “Ой, во поле липонька стояла”,– той самой песни, с которой ширванцы пошли на штурм Ахалцихе.
Граф вышел к песенникам, и они, под аккомпанемент своих барабанов, запели.
Ой, между гор —Ахалцих стоит,А вокруг стена —Ров широк лежит,Там турецкая рать —Стоит сила грозная,Несметное числом —Несметное воинство.Палят пушки —Палят пушки вражий,Блестят ножи —Блестят ножи острые,Свистят пули —Свистят пули меткие.Возмутилися —Возмутилися турки все,Хотят отбить —Хотят отбить русских.Да наш-то граф —Поди, зол на них,Не любит он —Не любит их он баловать;Как возговорит он —Своим громким голосом:“Ой, храбрый мой —Мой Ширванский полк,Поди возьми —Поди возьми Ахалцих”.Ой, тронулся —Вот пошел Ширванский полк.Он шаг ступил —Шаг ступил – за ров махнул,Другой ступил —Свалил стену крепкую,Рукой махнул —Побил силу вражию,Огнем дохнул —И воспылал турецкий град.Ой, солнышко —За горы, горы спряталось,И на стене —Веет знамя русское,А русский царь —Хвалит храбрых воинов.Ширванский полк —Графу он пожаловал.ДайЩедро одарив и автора и песенников, Паскевич уехал домой, а гости долго еще пировали, слушая эту штурмовую песню.
Такой радостью отразилось в походном мире Кавказского корпуса падение Ахалцихе. А немногими днями раньше Тифлис ликовал, торжественно празднуя тот же штурм, но уже не как простое взятие неприятельской крепости или удачный шаг в войне, а как гибель “разбойничьего гнезда”, с падением которого разрушался и источник вековых бедствий Грузии. Когда ахалцихские трофеи, на другой день после штурма отправленные в Тифлис, прибыли туда 23 августа и торжественно возились по городу при колокольном звоне и пушечных выстрелах со стен старого Метехского замка, великая радость овладела всем населением. Тысячи народа сопровождали процессию. Падение Ахалцихе было народным празднеством для Грузии. Сколько веков страшное имя разбойничьего города было грозою для старого Тифлиса! И вот теперь его бунчуки, его знамена и самая луна, сорванная со знаменитой мечети,– все свидетельствовало воочию, что не грозит уже более ужасами набегов страшная крепость. А вместе с этим Грузия праздновала возвращение в свое лоно древнего достояния своих царственных венценосцев, так давно отторгнутого от нее и обращенного в вечно грозящий вражеский лагерь.
Прошли многие годы, но память о славном штурме Ахалцихе не умерла в потомстве. Простая солдатская песня, сложенная современниками, увековечивает это событие в памяти солдат, а история хранит о нем достойные его воспоминания.
Нужно сказать, что песня на покорение Ахалцихе сочинена рядовым Херсонского гренадерского полка Любимовым, человеком совершенно безграмотным. Любопытен способ, к которому прибегал этот Любимов для возбуждения в себе поэтического вдохновения: он обыкновенно сочинял свои песни на полке жарко натопленной бани, и по мере того, как у него складывались строфы, их записывал полковой каптенармус. Вот эта песня, истинный образчик бесхитростной поэзии русского солдата.
Ночь ужасна наступала,Канонада замолчала.Вдруг приказ – весь лагерь снять,Чтоб Ахалцих-город взять.Мы в году двадцать восьмомАхалцих-город возьмем.Генералы тут спешили,Подчиненным говорили:“Дети, время турок бить,Время в городе нам быть;Пойдем драться с врагом гордым,Он довольно был упорным;Пора гордость наказать,Пора город штурмом брать”.Недалеко войска стали;Турки все еще молчали;Их паша не помышлял,Чтоб Паскевич город взял.Как увидели злодеиСо высокой батареи —Громко начали кричать:“Идет русский город брать!”Тут саперы подбежали,Палисадник подрубали.Жужжат пули, гремят пики,Летят камни, гром великий,А картечи, равно град,—Русски ж идут город брать.Смерть нам вьется над главами;Турки суются толпами;А ширванцы наши в славе —Были первые в канаве,Влезли прежде всех на вал,Как враг храбро ни стоял.Предводители все смелоИсполняли свое дело.Турок крепко защищался,Долго в руки не давался;Но что может против стать? —Русски лезут город брать.Несмотря на огонь жестокий,И на ямы, рвы глубоки,И на крепкий палисад —Русски лезут город брать.Неприятель устрашился,Он от валу отступился,И рассыпался по граду,Чтоб сыскать ину ограду.А херсонцы там стоят,Во все стороны палят.Враг опять начал стрелять,Чтобы русских отгонять;Но не стало в нем уж силы —Егеря его там сбили.С кровлей турки вниз летят,Как снопы везде валят.Они скрыться хотят в полеОт своей несчастной доли,Но пока войска бежат.Русски всюду их разят.А Касо-паша ужасный.При своем часе несчастном,Не умел он, что творить,Не знал русских как отбить.Он в отчаянье приходит,Всех чиновников выводит,Велит ружья все бросатьИ знамена преклонять.Русски градом овладели,Туркам в плен идти велели.В изумленье те стоят,С озлоблением глядят.Трепещите ж вы, аджарцы,Не спасли вас ваши шанцы,Не защита вам и лес,Если русский сюда влез.Покоритесь же державе,Процветает коя в славе.Наш Паскевич вас простит,Вы должны лишь верны быть.