Кавказская война. Том 5. Время Паскевича, или Бунт Чечни
Шрифт:
Проект, грандиозный по своим размерам, требовал для осуществления своего таких же расходов, а потому и был отложен на неопределенное время. Только спустя двадцать лет начинают приводиться в исполнение некоторые из предначертаний Эмануэля, свидетельствуя во всяком случае о верном военно-политическом взгляде его и о его дальновидности.
Но между тем, как Эмануэль, увлекшись теорией, разрабатывал свой, проект, на практике дела начали усложняться. В соседстве с его районом между закубанскими народами происходило сильное брожение. С одной стороны анапский паша настаивал на выселении мирных аулов с левого берега Кубани внутрь страны, с другой – волновались сами черкесы, недовольные новым образом действий турецкого правительства. Эмануэль взглянул на это выселение горцев с точки зрения опытного администратора. В его глазах это был первый шаг к объединению закубанских племен и к образованию из них довольно сильного вассального государства Турции, которая могла бы найти в нем надежный оплот,
В наших правительственных сферах Тифлиса смотрели, однако, на это дело иначе. Распоряжения Эмануэля не только не были одобрены Паскевичем, но главнокомандующий, напротив, усмотрел в них то, чего совсем не было – угрозу представителю соседней державы. “Иное дело, – писал он Эмануэлю, – грозить мелким владельцам нескольких аулов; иное – начальнику, поставленному от дружественной державы. Первые много если разграбят несколько дворов, тогда как неудовольствие другого способно вызвать разрыв между двумя государствами. И как ни сильно российское оружие, а безвременный разрыв с Турцией при нынешней войне (персидской) может быть гибелен для здешнего края”.
Таким образом Эмануэль не нашел поддержки в высшей администрации. Но у него неожиданно нашлись союзники в лице самих закубанских народов: шапсуги, выведенные из терпения настойчивостью Чечен-Оглы, открыто восстали против турок и даже обложили Анапу. Паша очутился в блокаде. Поставленный в безвыходное положение, он – как это ни покажется странным – обратился за помощью к русскому главнокомандующему; прося его для усмирения черкесов закрыть на линии все меновые дворы и прекратить торговые сношения. Паскевич отвечал находчиво и даже остроумно. “Содержание вашего письма, – начинает он, – меня весьма удивило. В то время, как миллионы разных народов покорствуют блистательной Порте, доверенная от Порты особа, высших достоинств, встречает непокорность в горсти каких-то шапсугов – почти невероятное дело! Но если это в самом деле так, то вы, почтеннейший друг мой, верно найдете средства, приличные вашей власти, обуздать непокорных, не подавши им повода думать, что без посторонней помощи вы бессильны заставить их узнать в вас своего повелителя. Запрещать же им со своей стороны торговлю, мену и вообще сношения с русскими, я не имею власти, да это было бы не совместно с достоинством моего Государя. Другое дело, если бы Закубанские горцы, помимо вашей воли, вздумали напасть на наши границы, тогда, без сомнения, командующий войсками на линии генерал Эмануэль, по обязанности доброго союзника вашего, должен внушить им уважение к Турецкому правительству силой оружия”.
Этими-то запутанными обстоятельствами и объясняется то наружное затишье в 1825 году, о котором упоминалось выше. Вместо того, чтобы тревожить наши границы, закубанские народы устремили все свое внимание и силы на борьбу против Турции. Положение паши становится до того шатким, что он обращается к своему правительству с требованием: или прислать войска для усмирения горцев, или позволения оставить свой пост. Порта откликнулась на заявление своего наместника, и в мае в Анапу прибыли турецкие войска, которые и разместились по аулам непокорных нам закубанских обществ. На линии прошел даже слух, что турки будут строить на Кубани крепости, под благовидным предлогом удерживать в повиновении горцев, а в сущности – чтобы на случай войны иметь опорные пункты для вторжения в наши пределы.
Почти одновременно с усилением турок в Анапе, русские войска на Кубани были ослаблены, так как три полка, Тенгинский, Навагинский и Кабардинский, охранявшие линию, были отозваны в Персию. На место их прибыли из России резервные батальоны двенадцатой пехотной дивизии, под начальством генерал-майора Антропова, и хотя численный состав войск остался тот же, что был прежде, но старые, закаленные в боях полки заменились – неопытными и необстрелянными. С ними то и пришлось Эмануэлю встретить на Кубани, стоявшую уже у порога, турецкую войну.
ХХIII. ПЕРВЫЕ ШАГИ ЭМАНУЭЛЯ НА КАВКАЗЕ
В то время, как отношения между Россией и Турцией заметно обострялись и дипломатические переговоры клонились к окончательному разрыву, – на линии, и даже далеко за ее пределами, тревоги стали повторяться чаще. В марте 1828 года, еще до объявления войны, на большом почтовом тракте, верстах
В числе мирных кабардинцев, участвовавших в последнем нападении, был молодой князь Магомет Атажукин, – сын известного Темир-Булата, оказавшего в начале нынешнего столетия большие услуги русскому правительству. По смерти отца молодой Атажукин бежал за Кубань вместе с отошедшими от нас кабардинцами, но скоро, раскаявшись, вернулся на родину, был прощен и даже назначен членом народного кабардинского суда. Беспокойный и тщеславный характер юноши не мог мириться, однако, с такой прозаической деятельностью, – и в результате явились сношения с закубанскими князьями, а затем и участие в разграблении почты. Атажукина арестовали. Некоторое время он даже содержался в тюрьме, но потом, когда ему возвратили свободу за круговой порукой всех кабардинских князей, он снова бежал за Кубань и, предводительствуя уже большими партиями горцев, сделался грозой линии. В тридцатых и сороковых годах печальная, но громкая известность Атажукина достигла своего апогея. Его история и романтическая смерть – впереди.
Вторая тревога случилась уже по тракту на Ставрополь, между Кумой и небольшой речкой Карамыком, невдалеке от деревни Сабли – и тоже до объявления войны. Местность около этой деревни вся изрезана предательскими балками, а между тем для ограждения жителей здесь содержалось только несколько слабых казачьих постов, которые по своей разбросанности и малочисленности никого оградить не могли. Главное зло – воспрещение иметь огнестрельное оружие, все еще ревниво охраняемое местной администрацией, продолжало тяготеть над крестьянином и лишало его самообороны. Ружье и пистолет, без которых даже казачий ребенок не выходил из дома, в крестьянской деревне, стоявшей рядом с казачьей станицей, считались контрабандой. От этого на всем протяжении от Екатеринограда до Георгиевска и далее, почти до самого Ставрополя, редко где можно было увидеть засеянное поле. Официальные отчеты того времени объясняют это малолюдством страны, а причину малолюдства среди природы, сторицей вознаграждавшей труд земледельца, – не объясняют ничем. Впрочем, все понимали, что на этом пути, служившим ареной черкесских набегов, плуг и коса могли существовать только рядом с мечом. Без меча не могло быть ни косы, ни плуга. И как бы в доказательство этого случилось именно то происшествие на речке Карамык, о котором упомянуто выше.
В чудное апрельское утро 1828 года крестьяне деревни Сабли шли на полевую работу, как вдруг среди белого дня точно из земли выросли перед ними десятка два вооруженных всадников. То были черкесы. Перепуганные крестьяне остановились как вкопанные. Во всей толпе их было только одно контрабандное ружье, – и только владелец этой драгоценности один из всех и не потерял присутствия духа. Он выстрелил и положил на месте одного черкеса. Смелый крестьянин был тут же изрублен, ружье его досталось неприятелю, но, благодаря минутному замешательству, произведенному выстрелом, опомнившиеся крестьяне успели разбежаться, и горцы захватили только шесть мальчиков. Откуда взялась эта партия – следствие не выяснило; но молва приписывала и это нападение мирным кабардинцам.
Это было, впрочем, последнее нападение перед другими, более важными и быстро надвигавшимися событиями: двадцать шестого апреля Турция объявила войну России.
Весть о разрыве, быстро облетевшая оба побережья Черного моря, произвела на закубанские народы сильное впечатление. Мысль о защите верховных прав и интересов султана менее всего, однако, занимала горцев: им представлялось только, что русские войска, отвлеченные внешней войной, будут слабее охранять границу и что добыча будет доставаться им с меньшими потерями, нежели прежде. Положение Кубанской линии при таких обстоятельствах не могло не озабочивать генерала Эмануэля. Он начал принимать деятельные меры предосторожности. Крестьянам разрешили наконец приобретать оружие, свинец и порох. Селения, лежавшие вблизи наших границ, укреплялись. Один путешественник, проезжавший через Солдатское перед самой турецкой войной, видел у ворот ее даже две, Бог весть откуда взятые старые пушки, из которых нельзя было стрелять, но при которых всегда находился мужицкий караул, вооруженный дубинами. Казаки по станицам и войска по своим квартирам день и ночь были на страже. Осторожность сделалась лозунгом всего края.