Кавказская война
Шрифт:
ПРИЛОЖЕНИЕ
О МЮРИДИЗМЕ
Название «зикра» есть исковерканное арабское слово «зикир» — славословие или восхваление, употребляемое после мусульманских молитв. В обыкновенном виде зикир выражается известными словами магометанского исповедания «Ля Илляге Ля Алла, Мухамед ресул Алла» (нет Бога кроме Бога; Мухамед пророк божий). Слова эти всегда кричит муэдзин с минарета; они употребляются во всякой молитве. Вся коренная разница между сунни и шия состоит в том, что последние к исповеданию веры прибавляют еще «эмириль мёмедин Аллиян велли Юлла» (Али наместник, или верховный предводитель мусульман) [70] .
70
Употребление слова «зикра» вместо «зикир» взято, вероятно, из Чечни, где этот обряд, недавно только ставший распространяться на Кавказе, впервые сделался известным русским. Чеченцы же народ полудикий, между тем как в Дагестане и прилегающих к нему частях Закавказья классическое арабское образование так развито в духовенстве, что удивляло первейших ориенталистов. Чеченские муллы все полуграмотны, по-арабски не знают и коверкают слова этого языка. (авт.)
У мусульман отдельных молитв очень мало, и они коротки; можно сказать даже, что у них одна настоящая
Разные толки, существовавшие в исламизме, философские и мистические, делали таким образом из употребления иных слов исповедания, молитв или названий качеств Аллаха (которых считается 99) символ своего вероучения, придавая им особый таинственный смысл [71] . Иногда они приписывали подобным словам необыкновенную силу, полагая, что повторение их, с возможным напряжением мысли и воли, возводит человека несравненно выше человеческого естества, открывает ему вещи, закрытые для смертных глаз, и может даже, в эти минуты вдохновения, сделать из него орудие, через которое объявляется людям божия воля. Подобное явление представляет правильный вывод из мусульманского вероучения, по которому куран имеет семь смыслов, постепенно открывающихся человеку по мере его духовной высоты. Четыре первые смысла могут постигаться мудрецами и святыми, следующие три открываются, в разные эпохи, великим святым, избранным для того предопределением прежде всех веков. Пророк, разумеется, знал все семь смыслов; наместники его имамы, покуда они были не мирскими людьми, а святыми, также их знали. Но обыкновенный человек, добродетельный и упражняющийся в законе, может в припадке вдохновения на минуту, только на одну минуту вознестись бог знает куда и проникнуть, пожалуй, в 7-й смысл курана; а как 7-й смысл есть вся суть мироздания, то никто не может сказать наперед, какую весточку такой человек может принести с неба на землю. Во время богослужения в мечети есть минута, когда каждый совершающий его мулла становится имамом и может говорить как имам. Таким образом в исламизме пророчество, можно сказать, узаконено и может признаваться за человеком, которого никто в общем смысле не считает пророком. Конечно, мусульмане, как и другие люди, не поверят на слово человеку, который вдруг станет выкидывать вдохновение, но как вещь эта, сама по себе, допускается в их законе, то все дело тут в степени доверия, какое человек успеет приобрести в народе. Таким образом у Шамиля в первое время разгара фанатизма и в последнее, когда ему приходилось плохо, пророчества и голоса свыше беспрестанно разносились по горам.
71
В этом отношении, как во всем прочем, исламизм, представляющим чрезвычайную простоту догматов и бедность внутреннего содержания, разнообразится в своих оттенках такими схоластическими тонкостями, что европейцу иногда трудно даже понять: где же тут различие? Философская потребность духа, запертого в такую тесную рамку, заставляет его сочинять тысячу вариаций на одну и ту же тему. Но в этом же заключается причина, почему эти вариации не развивают единства веры, так что все мусульмане в мире кроме одного раскола шиитов, несмотря на столько разных толков, считают одни других одинаково православными мусульманами.
С древних времен повторение исповедания веры «Ля Илляге и проч.» сделалось особым обрядом благочестия, который употреблялся в самых разнообразных видах. Слова эти произносят певучим голосом, под обыкновенный тон азиатской музыки, так что русскому горлу довольно трудно с точностью его перенять. Сколько известно, мусульмане всегда ходили в бой с этим припевом и беспрестанно повторяли его во время сражения, что делается и теперь. Во время горской войны, когда мюриды начинали петь «Ля Илляге», мы знали уже, что сейчас они будут атаковать. Слова исповедания, мусульманский символ веры, сделались, таким образом, военным кликом, что совершенно в Духе исламизма, так как эта вера есть вера воинствующая не в аллегорическом, но в прямом смысле, с кораном в одной руке и саблей в другой, и должна быть такою до всемирного халифата, который обнимет землю перед последним днем. Кроме этого значения, «Ля Илляге» повторяется тем же речитативом после намаза, но не обязательно, а только желающими. Это повторение и есть зикир. Некоторые учители веры предписывали не растягивать долго зикира при публике, чтоб не сделать из такой святой вещи зрелища для толпы; дома же велели предаваться ему по мере сил и охоты. Но это предписание не вошло в шариат, а осталось личным мнением.
Еще с давних пор многие духовные учители сделали из зикира особенный таинственный обряд, который со временем распространился в мусульманстве и давно уже всеми признается, хотя некоторые только исполняют его. Надобно было повторять «Ля Илляге и проч.» раз 100–200, даже до 1000, смотря по степени материальной инерции своей натуры, чтоб этими божественными словами победить материю и освободить дух до высоты чистого созерцания. При усиленном напряжении с человеком делается головокружение и даже обморок, в котором он будет или не будет иметь вдохновенные видения, смотря по степени своей святости; но уж сам обморок доказывает значительную духовную высоту молящегося. Этот обморок и есть джазма. Таким образом, зикир есть особая молитва, совершаемая после общей обрядовой молитвы — намаза; джазма есть результат напряженного зикира. Нет, впрочем, необходимости оканчивать зикир джазмою. Можно проговорить столько-то раз «Ля Илляге» и конец. Когда употребление этого обряда распространяется, то зикир делают все, даже женщины; до джазмы же доходят только некоторые, составляющие между собою особые мистические кружки, обыкновенно подчиненные какому-нибудь известному учителю; с этим всегда сопряжено преподавание тариката. Дойти до джазмы в одиночку очень трудное дело; для этого надобно быть святым человеком. Поэтому во все времена ученики зикры собирались в кружок, составляли цепь, и действие происходило несравненно быстрее. В подобном явлении бывает много чистого шарлатанства; но есть и действительность, которую я приписываю магнетизму. Надобно помнить, что зикристы составляют цепь и напрягают волю до крайней степени. Люди, знакомые с результатами обширных глубоких изучений, сделанных в наше время в области религий, знают, что до сих пор по разным храмам и капищам, также между дервишами, происходят очень странные вещи, которые никакой логичный человек не может приписать одному шарлатанству; во-первых, потому, что шарлатанство не объясняет этих вещей; во-вторых, потому, что миллионы людей не могут вместе обманывать друг друга и верить и в продолжение веков хранить свой обман в тайне.
Многие знаменитые учители написали в старину целые томы о зикре. Слава их так велика, что теперь предание уверяет, будто эти люди написали свои многотомные сочинения впотьмах, не имея надобности в свече, потому что пальцы их, писавшие о зикре, светились сами собою.
С учением зикры
Мусульманское вероучение состоит из обширного толкования корана, на каждое слово которого написан комментарий, и из многих священных преданий. Оно разделяется на 5 частей.
Шариат есть закон внешний обрядовый; но как в мусульманстве все подчинено религии и определено навеки неизменною волею божиею, то он вместе закон формальный обрядовый, гражданский, уголовный и экономический. Он назначает, как и когда должен молиться человек, какое должно быть устройство суда, какому наказанию подлежит конокрад, как делится отцовское имение между детьми, сколько пошлины с товаров и податей с подданных имеет право собирать государь и проч. и проч., одним словом — все. Шариат обязателен для всех. Он заключает полный кодекс наставлений, что делать для того, чтобы спасать свою душу без дальнего рассуждения. Тарикат есть закон нравственный. Он учит не делом, а чувством, дела потом уже сами собою истекают из чувств, когда человек будет ими проникнут. Изучение и исполнение тариката вовсе не обязательны для мусульманина; но человек, следующий тарикату, стоит гораздо выше пред богом, чем простой последователь шариата. На этом основании, если мусульманин стоит умом и чувствами выше ежедневных потребностей жизни, он принимается за изучение тариката. На тарикате-то исключительно и расшивают узоры мусульманские нововводители, так как формальный закон — шариат — по самой материальности своих законченных формул — неприкосновенен. Многие секты, например мюридизм, преимущественно основывались на тарикате, делали его обязательным для всех, по крайней мере в главных выводах. Теперь последствие: если мусульманин не смотрит далее обыденной жизни или равнодушен к вере, он довольствуется шариатом, что и достаточно для спасения души. Если он ревностен в вере и считает себя нравственно выше толпы, он будет учиться тарикату. Быть зикристом мусульманина никто не обязывает, когда он хочет быть зикристом, это значит, что обыденного ему не довольно, потому самому он не довольствуется уже шариатом и обращается к тарикату. Это связано между собой, как причина и следствие. Как только между мусульманами является какая-нибудь новость, подогревающая религиозное усердие, над шариатом является тарикат.
Коренная разница между шариатом и тарикатом та, что шариат есть практическое применение исламизма к потребностям общественной жизни, можно сказать — сделка между религией и действительностью. Тарикат же есть абсолютный вывод из Духа закона, ставящий действительность ни во что. По шариату мусульманин может как-нибудь ужиться с иноверцами; по тарикату это невозможно. Мусульманам буквально приказано покорить мир и силой обратить неверных. К последнему дню не должно существовать ни одного гяура на земле. В святых местах мусульманских, где закон соблюдается во всей чистоте, иноверец никогда не может быть допущен, чтоб не заразить дыханием воздуха, в котором молятся правоверные. Тарикат до сих пор допустил одну только сделку с неверными, и эта сделка есть не что более, как плутовство фанатизма с самим собою ввиду совершенной невозможности сделать иначе. Завоевывая обширные христианские области, мусульмане должны были по строгому смыслу вероучения вырезать упорных, не соглашавшихся принять последнее откровение; но в таком случае им доставалась бы пустыня. Чтоб сохранить себе подданных, завоеватели приняли следующий исход: «свет истинной веры так силен, что гяуры, пожив с мусульманами, непременно обратятся; для этого нужен наиболее годовой срок; позволили же им выкупить жизнь на год времени, а через год они сами поймут свое заблуждение». В следующем году происходило то же самое — опять позволяли иноверцам выкупить голову на текущий 12-месячный срок и т. д. Эта подать гарадж, выкуп жизни неверными на наступивший год, существует во всех мусульманских государствах, а в Турции составляет половину дохода. Ее платят независимо от всех прочих податей, за позволение жить. В старинных мусульманских государствах гарадж отчасти утратил уже свой страшный первоначальный смысл и остался лишь как тяжелый налог, обременяющий всех немусульман [72] . Но вначале он составлял и составляет в роду, где исламизм продолжает еще расширяться, как в Африке, действительный выкуп жизни на срок. Таков подлинный смысл тариката.
72
Несмотря на все гатигюмаюны и уравнение прав турецких подданных, мусульмане и до сего дня продолжают во всей империи поголовно собирать гарадж с христиан и жидов. (авт.)
[Гатигюмаюн (точнее, хатт-и-хумаюн), конституционный акт, провозглашенный в Турции в середине XIX века, которым формально уравнивались в правах мусульманские и немусульманские подданные Турецкой империи.]
Мусульмане, живущие под властью христианского правительства, могут стать безопасными и смирными, как казанские татары, когда с них сгладились следы арабского образования и от веры осталась одна обрядовая сторона. Но покуда они находятся в общении с мусульманским миром, они будут покорствовать только ввиду неодолимой силы. Самые ревностные приверженцы русской власти из кавказских мусульман, искренне желающие сохранить спокойствие, увещевают народ вот такими словами: «Коран не велит каждому непременно умирать за веру; коран позволяет повиноваться необходимости и жить с неверными без газавата, если неверные гораздо сильнее; вы сами видите могущество русских, можете ли вы с ним управиться? Живите же как разумные люди и исполняйте закон, не думая о невозможном покуда газавате. Это покуда видимая пропорция русских штыков к горским винтовкам есть все, чего в настоящее время можно требовать от благоразумных мусульман; покуда есть выражение шариата; но тарикат этого слова не допускает. Коран говорит: одно движение головы мусульманина, выступившего на газават, составляет большую заслугу, чем целая добродетельная жизнь святого отшельника». Тарикат требует от мусульман, чтоб они умирали за веру, не считая противников, иначе весь обряд и все дела, молитва, посты, милостыни ничего не значат; по тарикату и без того молитва, совершаемая на земле покорствующей неверным, недействительна. Смерть в бою — это высшая ступень рая; муллы же так умеют описывать рай, что описание их часто действует на правоверных, как прием опиума, в чем мне многие сознавались. Как только в мусульманском крае распространяется какая-нибудь религиозная новизна и начинает подогревать усердие, за ней, как необходимое следствие, является на сцену исправительный тарикат; где проповедывается тарикат, там не может уже быть мира между ними и мусульманами. Примером тому может служить следующий эпизод:
Недавно шейх Гаджи-Мемет-Эфенди вывез из Медины «бейт» (стих), написанный на полях старинной рукописи рукою древнего и знаменитого шейха Чархи, следующего содержания: «Кто останется в живых, тот увидит, как власть имама будет торжествовать». Арабские буквы, как славянские, имеют также значение цифр; подбирая первые буквы стиха, выходит 1260 (1863 год). Гаджи-Мемет объехал с этим стихом Кавказ и Закавказье. С ранней весны мюридов уже известили о готовящейся всемирной смуте, и они не хотели начинать действий, пока обстоятельства не выкажутся резче, но бейт Чархи сбил их с толку. Прежде они решились испытать счастье одни, возмущение Гаджи Муртуза, одновременно с которым должна была подняться вся мусульманская страна от Дербенда до Аракса и до ворот Тифлиса, как это ни странно сказать, было вызвано откопанным в старой рукописи стихом шейха Чархи.