Кайкки лоппи
Шрифт:
Дело все в том, что к этому времени у него в Питере на «Пионерской» образовалась однокомнатная квартира почти в пятьдесят квадратных метров площадью. Вообще-то купила эту роскошь за миллионы денег мама. Ее былая сокурсница оказалась создательницей и идейной вдохновительницей одной из финансовых пирамид. Тогда это было модно. Денег народ наносил много, всех с собой в бега та сокурсница унести не смогла, ссудила маме Ромуальда за небольшой процент. Или, может, просто напоследок решила доброе дело сделать, взяла расписку, нотариально заверенную, и выдала чемодан купюр. Только удобства ради Ромуальд и родительница перевели всю наличность в доллары, а тут случился дефолт. Питерская квартира неожиданно стала реальностью, но мамой заинтересовались правоохранительные структуры, благо сокурсница уже скакала где-то под пальмами, а долговая расписка оказалась в сомнительных руках.
Существование квартиры осталось тайной, но та мизерная сумма (в сравнении со всем награбленным у алчного до легких денег населения) по решению строгой и возмущенной особо уполномоченной толстой тетки подлежала скорейшему возврату. Срок погашения долгов перед обманутыми вкладчиками был установлен в два года. Мама стала едва ли не самой главной ответчицей по делу о «пирамиде». Ромуальду даже не пришлось успокаивать ее и как-то убеждать, что все это дурацкое судилище — просто такая форма получения у государства кредита.
В квартире поселились съемщики, тоже карелы, исправно платящие по счетам. А Ромуальд ушел в моря. «Словно, в армию», — подумалось ему, когда он подписывал свой первый контракт на девять месяцев «плюс один». Греки заменили его почти в срок, до полного года не хватило ровно тридцати дней. Он раньше никогда не думал, что в состоянии выдержать столь долгий срок в «консервной банке», но две цели оправдывали средства.
Первая — возврат почти половины долга, вторая — усиленная косьба от армии, на борту перед самым дембелем он встретил свое двадцатисемилетие.
Жить в Питере было негде, домой ехать было опасно: науськанные военкоматом менты сидели в засадах. Он остановился на даче у Морозова. Вова позволил ему месяц пересидеть в Бернгардовке.
Жили они вдвоем с кошкой неизвестной очень дорогой породы. Она была молчалива, любопытна и нетребовательна к пище. Однажды кошка затосковала по своему бедному далекому кошачьему прынцу, но Ромуальд сунул в плоское добродушное рыло свой увесистый кулак. Муся понюхала кулак и страдать перестала.
Ромуальд занимался в маленьком спортзале, через день топил баню, читал книги и смотрел по телевизору сводки: скольких сегодня поубивали, скольких сегодня повзрывали. Иногда ходил на местные танцы, чтобы познакомиться и провести вечер с какой-нибудь дамой из местного высшего общества. Очень сильно не рисовался, чтобы не нарваться на конфликт, но девушки его вниманием не обделяли. Словом, это был настоящий курорт, вечером они с Мусей смотрели на осенние яркие звезды и говорили друг другу: «Жизнь прекрасна».
12
В одно из прекрасных утр он проснулся от ощущения чужого взгляда. Кошка, встав на задние лапы и положив передние на одеяло, внимательно смотрела ему в лицо. Взгляд ее был очень цепким, словно она пыталась запомнить Ромуальда навеки.
— Ну что, Муслим? — спросил он. — Кушать, что ли хочешь?
— Мурр, — сказала кошка и неторопливо ушла по своим делам.
— И тебе доброе утро, — сказал Ромуальд и потянулся.
Это был последний день, когда он наслаждался покоем и спокойствием. После контрольного звонка «адмиралам» выяснилось, что не далее, как сегодня нужно собираться на пароход «Ринго Стар», если он вообще желает попасть на работу, да еще и старпомом. Уже в обеденное время они сидели с Мусей в автобусе, направляясь на бывшую улицу Желябова. Там весь озабоченный и занятой Вова Морозов принял с рук на руки клетку с кошкой, ключ от дачи и банку с солеными груздями. Их как-то прислала из дома Ромуальду мама, но в одиночку съесть такой деликатес у него рука не поднялась, хоть рот открывался неоднократно и исходил слюной.
— Вот это спасибо, дружище! — восхитился гурман Морозов. — Когда возвращаться обратно думаешь?
— Страшно сказать, через девять с половиной месяцев, как раз на праздник.
— Какой? — с загадочной ухмылкой спросил Вова.
— На свой двадцативосьмилетний юбилей, — ответил Ромуальд.
— А, — слегка разочарованно протянул Морозов. — Великий косарь от армии выходит из подполья. Я-то думал, что-нибудь интересное. За это время уже и родить можно.
— Нет, нет, Владимир, о чем вы говорите! — улыбнулся Ромуальд, наконец, осознав намек приятеля.
— И долго ты еще таким беспризорным мыкаться будешь?
— А что — так охота на моей свадьбе в экзотическом танце потрястись?
— Да, знаешь, Ромуальд, пора бы уже, — серьезно сказал Морозов. — Жизнь может и мимо пройти, если ее всегда откладывать на потом. Счастье, брат, это только тогда, когда есть его с кем-нибудь разделить. Понял, шченок?
— Спасибо, Вова, — ответил Ромуальд и крепко пожал руку своему бывшему тренеру, своему нынешнему другу.
На судне было очень грустно, как то всегда случается при виде возбужденно-радостного отъезжающего домой сменщика. Лишь только отход с холодильных терминалов Питерского порта как-то поднял настроение. Греки планировали гонять «Ринго Стар» в Южную и Северную Америку и обратно. Лучше и не придумать. Раз в полтора-два месяца оказаться в родном городе — это была мечта многих мореплавателей.
С США они везли куриные окорочка для «Союзконтраката», с Колумбии — бананы и некоторые другие фрукты, что не боялись находиться совместно в одном трюме долгий месяц. Погрузки были долгие, выгрузки — еще дольше. Независимо от времени года Ромуальд начинал загорать в свободное от вахты время, едва только они проходили Азорские острова. В этом же месте и заканчивал.
Капитан-грек, это дело изначально очень недолюбливал, но Ромуальд, вполне свободно общаясь на английском, показал климатическую карту своей Родины, тревожно заметив, что этот пароход — единственное место, где можно восполнить недостаток ультрафиолета, о чем будущие дети Ромуальда не раз поблагодарят капитана. Грек растрогался и больше не косил лиловым глазом, когда старпом располагался в шезлонге с книжкой в одной руке и бокалом кампари в другой.
Работа Ромуальда тоже не шибко досаждала: рулить на вахте и мартышка сможет, если ее к этому приучить. Погрузка — выгрузка, расчет остойчивости — все заложено в компьютер. Подсчитать все необходимое для удачного и относительно безопасного рейса — дело привычки и способности аналитически мыслить. С грузополучателями, конечно, не все было просто, но и их удалось пронять: биться с ним и меряться «шворцами» (был такой лихой термин в одной фильме Мела Брукса) — себе дороже.
В Питере на выгрузку бледных американских окорочков собирался весь управленческий свет «Союзконтракта». Огромные стриженные под ноль личности в кожаных куртках и с цепями на бычьих шеях мрачно наблюдали сквозь тонированные стекла своих больших джипов, как доходяги-грузчики тягают брикеты с останками заморских птиц. При малейшем подозрении воровства кто-то молниеносно вылетал из машины и дубинкой вколачивал уличенному работяге, что красть — не хорошо. Поговаривали, что работничков себе на выгрузку «союзконтрактовцы» набирали прямо с питерских улиц: кто согласен поработать за две-три куриные ноги смену — тех и зачисляли в штат.