Каюр
Шрифт:
– Вы впервые на воскресении?
– спросил в этот момент Гарин.
Пес навострил ухо. Я вынужден был сказать, что нет.
Черты лица моего собеседника Гарина мне вдруг сделались отвратительны. Да и весь мир как-то померк от внезапной смены моего психологического состояния. Я вернулся к себе.
В корпусе-два "стариков" было тоже с полсотни. Ни с кем из них в прошлую рекреацию я не удосужился познакомиться. Только Лаптева и Назимова я немного знал по их участию в футбольном матче. Да косоглазого Грибоедова, вечно замкнутого на свой планшет. Впрочем, коррекционные очки он через
К старикам, повторяю, я старался держаться поближе. Однако долго ль они могли, сами того не подозревая, меня оберегать? Ежедневно то один, то другой прощались и покидали лазарет.
Кстати, Гарин как-то сказал:
– У нас так повелось - добрая традиция, можно сказать - перед выпиской заходить, прощаться. На моей памяти - а я здесь уже тридцать четвертый день - только двое на нее наплевали. Смылись за день до парома, тайком. Где они теперь, эти Моравский и Торопецкий?
– Вероятно, подвернулась оказия, они и воспользовались, - предположил я.
– Возможно, возможно, - не секунду задумался Гарин.
– Да ну их, оба они какие-то... моравские братья. Как близнецы.
Странно. Я считал, что ничего общего, кроме службы, у меня с Каспаром нет.
– Как старший товарищ, стареющий, можно сказать, дам вам совет: держитесь от подобных типов подальше.
Я поинтересовался, чем вызвана столь негативная оценка.
– Это ж депо...
– только и произнес он.
Как ни был Гарин слеп к окружающим, от него не укрылись мои настроения.
– Вам надо больше двигаться, состязаться, с нами бывать. Вялый вы какой-то. Понимаю, скучно: порцион, моцион, опять порцион. Настраивайте настроение по мне.
Или:
– Вам надо успокоиться. Уж очень возбуждены.
Будь он внимательней, он бы сразу во мне потерянного разглядел.
Сам я разговаривал мало. Мне в ту пору с трудом приходилось находить слова.
К концу третьего дня моего пребывания вне изолятора я вычислил в своем корпусе всех новичков, просто перебрав все лица в столовой и отбросив тех, что были знакомы по предыдущему воскрешению. Их оказалось более двадцати. Определить тех, кого поселили во втором корпусе, было сложнее, но я справился. Теперь ночами у меня работа была: припоминать лицо и ник того или иного новичка и анализировать на предмет причастности Каспару.
Гарин как-то зашел попрощаться.
– Прибить бы этого пса, да жалко: блохи по миру пойдут, - сказал он, почесывая укушенное.
Выглядел он удрученным. Возможно, терзали предчувствия. Наутро он отбыл.
Женщин - а их было процентов тридцать - из числа подозреваемых я исключил. Со сменой пола предстояла длительная волокита, тем более лицу, облеченному майорским званием. Да и вряд ли он стал бы так глубоко прятаться. Он мог бы вообще не скрывать от меня свою личность. Однако предвидя, что тело ему может попасться квёлое, с такими изъянами, которые могут ему помешать отправить меня и самому отправиться в ад, он мог удариться в конспирацию. В этом случае ему, конечно, необходим фактор внезапности.
Половину всех новичков составляли ломаки. Наиболее дефективных, которые непосредственной угрозы не представляли, я пока из числа опасных (но
Из новичков шестеро имели такое же тело, как у меня, то есть стандарт-модель с некоторыми различиями в физиономиях. Хотя, подумал я, Каспар мог и заранее тело себе заказать. И отнюдь не стандартные. Самый нестандартный среди нас Джус. Тот самый, с хорошим кавказским носом, с фактурным лицом. Если б устроить фэйс-фестиваль интересных лиц, то приз был бы непременно его.
И то, что я инстинктивно шарахнулся от него, носатого, когда впервые столкнулся с ним, и его унылость, свойственная всем извлеченным из бэда, всё это подкрепляло мои подозрения. Хотя скоро я понял, что унылый вид он на себя искусственно напускал, а на самом деле был большой балагур, любитель пошутить и покушать.
– Чтоты-чтоты-чтоты!
– раздавался в коридоре (или за окном) его голос. Разговорное "што" или вульгарное "чо" он презирал, и сочетание "чт" произносил отчетливо.
– Она загадочная женщина, но и я неплохой отгадчик.
– Далее в ответ на что-то пикантное следовал взрыв смеха сопровождавших его лиц трёх-четырёх лиц. И уже с лестницы, на излете, доносилось что-нибудь этакое.
– Я ж не ангел! У меня же пол!
Надо бы с ним еще раз заговорить, решил я. Но он сам заговорил со мной.
– Не ешьте сегодня лагман, он переперчен, и не берите этой пересоленой курицы, - сказал он.
– После соленого пить хочется, а после горького - умереть.
– Иногда действительно хочется умереть, - сказал я, ставя себе на поднос тарелку с лагманом. Пару копченых крылышек я еще ранее прихватил.
– Чтоты-чтоты-чтоты!
– вскричал Джус, в то же время делая обеими руками отстраняющий жест и отворачивая лицо, как будто я его сильно удивил, или ослепил великолепием, или обидел. Впрочем, вид, повторяю, он зачастую на себя обиженный напускал.
– После такой пищи прямая дорога в бэд.
Я расхохотался, деланно и длинно, и отошел от раздачи, подсев со своим подносом к соседу Крулю. В другой раз я вел себя уже менее принужденно.
Кроме того, что гурман и кулинар, Джус был большой бабник.
– О, это любовь! Умеете это делать?
– ухаживал он за какой-нибудь выздоравливающей блондинкой.
– Как сказал-написал один взрослый русский писатель, мужчина и женщина - каждый в отдельности - статичны. И лишь вместе, в паре они - движение, действие, акт.
"Розанов?" - Машинально попытался припомнить я.
Надо сказать, что при его неказистой внешности у него отлично всё получалось. Причем с ходу определялся стиль ухаживания и степень энергозатрат. Одной было достаточно мелких знаков внимания, другую приходилось обхаживать и одаривать цитатами взрослых писателей, а третьей хватало лаконичного:
– Давай, да?
Он где-то поймал и поселил в своем номере канарейку. Верней, кенора. Кенор, притерпевшись к неволе, стал петь, а Джус - приглашать женщин послушать.
– Это он мне хвалу воздает, - утверждал владелец певца.