Казачий адмирал
Шрифт:
Разговоры я такие слышал давно. Чем больше среди казаков умных людей, тем чаще обсуждают переход по руку Московии. Кстати, Богдан Хмельницкий уже служит реестровым казаком в Чигиринском полку в сотне своего отца Михаила. Пока что на слуху сам сотник — лихой рубака, получивший за доблестную службу хутор Суботов от тогдашнего корсунско-чигиринского старосты. Для многих казаков получить хутор — такая же завидная судьба, как когда-то фьеф для младшего сына бедного рыцаря. Известно, что у Михаила Хмельницкого есть сын Зиновий (Богдан — второе имя). Это пока всё о будущем самом умном украинце, что я смог разузнать. Мне кажется, Петра Сагайдачного скинули с кошевых атаманов за глупость: слишком уж с польским королем подружился. Нашел с кем! Большая часть казаков польскую шляхту,
Я вижу, что к нам быстро идет дозорная восьмивесельная лодка, спущенная с галеаса и отправленная нести службу в южной части пролива. На баке стоит казак и машет своей красной шапкой.
— Кажись, добыча идет, — говорю я.
Оба атамана, увидев лодку, радостно улыбаются. Наверное, уже подсчитывают, сколько поимеют с новой добычи.
С расстояния метров сто казак начинает кричать:
— Турки плывут! Оттуда! — показывает он в сторону Каффы. — Много кораблей!
— Много — это сколько? — спрашиваю я.
— Больших столько, — кричит он и показывает растопыренные пальцы обеих рук, — а маленьких еще больше!
— Обхитрили нас турки! — не сильно огорчившись, делает вывод Василий Стрелковский.
Мне тоже показалось странным, что так долго собирали пленных казаков на обмен. Знали же, что, несмотря на божбу и угрозы, возьмем не только казаков, но и любых христианин. От пленных турок все равно проку никакого.
— Что будем делать — сражаться или тикать? — задает вопрос Иван Нечаев.
— Если к нам идут боевые галеры, в чем я не сомневаюсь, то они в балласте, а мы груженые, удрать не успеем, — отвечаю я.
— Здесь справа от пролива плавни хорошие, можно спрятаться, а ночью напасть, — предлагает атаман запорожцев.
— А успеем до них добраться? — спрашивает атаман донских казаков.
— Должны, — неуверенно отвечает Василий Стрелковский.
— Такой большой флотилией мы там не спрячемся, — высказываюсь и я, потому что в случае бегства придется бросить тартану.
— Тогда будем драться, — принимает решение Иван Нечаев. — Захваченные корабли оставим здесь, а сами пойдем налегке.
С тартаной получается наоборот. Она становится на якорь, а галеас снимается с якоря и идет в бой. Командую им и всей флотилией я. Типа адмирал. Оба атамана с легкостью отказались от этой должности. И предложенный мною план сражения сразу одобрили. Своего у них все равно не было. Они люди сухопутные, в чем не стесняются признаться. Оба походных атамана вернулись на свои суда. Воевать им привычнее на чайках и стругах.
Глава 37
Чем мне нравятся морские сражения — это отсутствием спешки. Между визуальным контактом и первым выстрелом может пройти несколько часов. Есть время оценить противника, определить его сильные и слабые стороны, продумать тактику боя. На нас идут две баштарды, пять кадирг, три кальятты и с полсотни более мелких судов, которые я в расчет не беру. Обычно эти суденышки служат для добивания подранков и высадки десанта на берег. День солнечный. Ветер юго-западный силой балла три. Волнения в проливе нет. В общем, условия самые благоприятные для морского сражения.
Завидев наш флот, турки выстраивают галеры полумесяцем. В центре две баштарды, потом идут кадирги, а кальятты на флангах. Мелкие суденышки следуют позади галер на дистанции около кабельтова. Наш флот строй не держит. Впереди с отрывом на пару кабельтовых идет галеас. Чайки и струги, перемешавшись, следуют плотной кучей, при этом, не цепляясь веслами. Паруса на галеасе опущены, идем на веслах. Гребцы все раскованы и почти все вооружены, будут принимать участие в абордаже, если до него дойдет дело. Они мотивированы даже больше, чем казаки, потому что на собственной, исполосованной бичами шкуре почувствовали, что такое рабство. Не захотят опять в нем оказаться.
Я стою у ограждения на передней части ахтеркастля. Гребцы, которые ниже меня, сидят по пять человек на банке, лицом ко мне, и под стук барабана синхронно работают тяжелыми веслами. К толстым валикам приделаны по пять железных рукояток, уцепившись за которые двумя руками, гребцы, отклоняясь назад, тянут весло на себя, а потом опускают валик вниз, чтобы лопасть вышла из воды, и наклоняются вперед, толкая его от себя. Голые тела в разводах — ручейки пота промыли дорожки в грязи, налипшей к коже. Во время стоянки на якоре галеас почистили, помыли, но все равно из трюма волнами выплескивается сортирная вонь. Мыться в морской воде многие гребцы не захотели, а пресной на такое мероприятие у нас не было. С пресной водой напряженка. Дождей в эти дни не было, а мест на берегу, где ее можно набрать, мало, и все под контролем татар, поэтому вместе с водовозами надо было посылать большой отряд охраны. Я чувствую на себе десятки, если не сотни, взглядов. По моему поведению гребцы пытаются угадать, как идут дела, скоро ли начнется сражение. Стараюсь казаться спокойным, хотя последние минуты перед боем самые напряженные. Иногда, как обычно делаю во время швартовок, подношу ко рту не плотно сжатый кулак и, даже в жаркую погоду, выдуваю в него теплый воздух, словно хочу согреть.
— Держи на правую баштарду, чтобы ее мачты были в створе, — не оборачиваясь, говорю я рулевому Петру Подкове.
— Держать на правую, — приученный мной, дублирует он команду.
Нос галеаса уходит вправо, проскакивает баштарду, потом влево и опять вправо, пока галеас не начинает сближаться с ней вплотную на встречном курсе, будто собирается протаранить. Возникает впечатление, что дистанция теперь сокращаться быстрее.
У командира баштарды не выдерживают нервы, он отдает приказ стрелять, хотя дистанция между судами кабельтовых семь. Облака черного дыма, вырвавшиеся из жерл пушек, и грохот выстрелов я фиксирую почти одновременно. Одно ядро, пущенное низко, отталкивается от почти ровной поверхности моря, бьет о правый носовой обвод выше ватерлинии и рикошетом летит дальше. При этом звук от удара такой, словно пробило несколько слоев досок. Еще одно ядро, как мне кажется, пролетает над галеасом, рядом со мной, я вроде бы слышу неповторимый, «шуршащий» звук полета. Через пару минут, подвернув в нашу сторону, стреляет вторая баштарда, а за ней, вразнобой, кадирги и кальятты. Чем дальше от середины строя, тем в более выгодном ракурсе для стреляющего галеас. Цель большая, промахнуться трудно. Несколько ядер попадает в борта галеаса. Одно сшибает трех гребцов с двух банок левого борта. Двое падают между банками, а третий с оторванной рукой вылетает в проход и начинает, истошно вопя, кататься по палубе, заливая ее ярко-красной кровью. Два весла замирают, задрав валики вверх. Сейчас за эти весла зацепятся другие — и галеас начнет поворачивать влево.
— Огонь! — кричу я канонирам, а гребцам: — Весла в воду! — а рулевому: — Право на борт, удерживать на этом курсе!
Дымящиеся фитили точно бы клюют пушки у задней их части, где отверстия, заполненные затравкой. Порох стал намного лучше, поэтому выстрела звучат быстрее, чем раньше. Облака черного дыма скрывают от меня баштарду. Куда попали ядра и попало ли хоть одно во вражеское судно — не вижу. Когда дым рассеивается, повреждений тоже не замечаю, что не говорит о том, что их нет. С опущенными в воду веслами галеас начинает быстро терять инерцию переднего хода. Нос галеаса пошел сперва влево, но Петро Подкова быстро вернул его на прежний курс.