Казаки в Абиссинии
Шрифт:
Я осматривал Харар 25-го и 26-го числа вместе с д-рами Б-м и Щ-м. Всякий раз мы шли предшествуемые тремя, или четырьмя черными слугами с ружьями на плече. В Абиссинии важность лица, положение его в обществе определяется количеством слуг, его сопровождающих. Геразмач Банти, например, являлся к нам с отрядом по крайней мере в триста ашкеров, у Ато Марши и у Ато Уонди их было до сотни. Первое время абиссинцы удивлялись на малочисленность нашего конвоя.
Первым делом в Хараре идешь осматривать христианский храм, торговые ряды и львиные ворота. Львиные ворота находятся на небольшой площади против собора. Найти что-либо в Хараре не легко. Улицы не имеют названий, дома номеров.
Львиные ворота ведут в обширный двор старого дворца Маконена. Это грязные каменные столбы, соединенные аркой. На вершине арки два грубых глиняных изваяния лежащих львов, более похожих на тощих кошек. Между ними дрючок
Молодой лев, не больше года от роду, упирался и не хотел идти из темных дверей; здоровый ашкер едва тащил его на цепочке. Его вывели на площадь. Царственный зверь, припавши к земле, сердито озирался и рычал на окружившую его толпу черномазой публики. Я погладил его. Шерсть его густая, жесткая, чистая. Потом у одного турка в Хараре я видел двух молодых леопардов. Какая разница! Те выглядели миловидными котятками, игривыми и веселыми, тогда как лев был полон мощи, силы и величия. Он произвел сильное впечатление на сопровождавших нас казаков.
— «Вот он лёва-то какой, на воле», — задумчиво проговорил старовер Архипов, — «цапнет, поди-ка, прямо руку вывернет, али ногу».
— «А важный зверь», — тихо сказал Мазанкин и осторожно потрогал густую шерсть льва, — «глаза-то какие красивые! Такого бы с собой взять».
— «На что он нам», — тихо сказал Архипов и задумался.
Ручаюсь, что он думал теперь о тихом Доне, что течет холодными волнами мимо зеленых балок, желтых нив и серой степи, — думал о белых чистых хатах, крытых соломой, о вишневом садочке, о запахе полыни, черемухи, сирени, роз, заглушившем на минуту приторный аромат ладана восточного города…
Полюбовавшись на льва мы прошли в храм. Сквозь небольшую калитку, увенчанную крестом, мы вышли на паперть. Круглая паперть имеет шесть высоких, ступеней, сложенных из темно-серого камня. Церковь состоит из двух концентрических кругов. Во втором из них вписан квадрат — это алтарь. Четыре двери выходят из второго круга в первый, куда собираются молящиеся. Стены выбелены и расписываются масляными красками. Несколько икон уже готово, перед остальными стоят подмостки и абиссинский художник мажет лики святых. Вот снятие со креста. Христос и два разбойника висят на крестах на темно-синем фоне неба. Контуры по-византийски обведены черной линией, праведники все изображены en face, грешники в профиль, в числе праведников и рас Маконен, по словам бывших со мною докторов довольно похоже написанный. Рядом, отделенный черной полосой, Георгий Победоносец абиссинским копьем поражает дракона. Белый конь круто собрался на абиссинском, зеленого и малинового сафьяна, мундштуке; святой с непокрытой головой и босыми ногами в абиссинском одеянии скачет, вложив большой палец в узкое стремя пестрого абиссинского седла. Иконы лепятся одна к другой без рам, без киотов, без золотых и серебряных венцов, в беспорядке, разделенные лишь широкими черными полосами. Они напомнили нам наши лубочные иконы: те же розовато-желтые лица, те же неестественные повороты головы, тела, написанные в профиль, и лица, изображенные en face. Ho абиссинцам их живопись нравилась. Священники подали нам железные посохи, на которые они упираются во время службы, и радовались, когда мы узнавали иконы.
— «Георгис, Георгис!» — закричали они, когда услыхали, что мы назвали Георгия Победоносца. «Бузу малькам «(очень хорошо).
В светлом круглом коридоре лежали рукописные книги в кожаных переплетах и барабаны, употребляемые абиссинцами при богослужении.
Мы перекрестились на это жалкое подобие православной церкви и вышли из храма. Здесь к доктору Щ-ву подошел толстый, красивый, богато одетый араб с выразительными глазами и выпяченными вперед губами. Это был начальник мусульман города, шейх Абдулляхи. Он знал г. Щ-ва еще по экспедиции Красного Креста. Он просил зайти навестить дочь одного бедного араба, шесть дней тому назад обжегшую керосином конечности. Мы отправились вслед за шейхом к больной. Через узкую дверь, пробитую в стене тесного и грязного переулка, мы прошли во двор. Все жилище бедного араба состояло из небольшой комнаты, с возвышением в глубине ее. На возвышении лежали грязные тростниковые и соломенные циновки, несколько закоптелых корзин развешано по стенам. Комната эта соединялась с тесной каморкой, где помещалась больная. Отверстие не более двух квадратных вершков, пробитое в толстой стене, не давало света. Нагоревшая свеча у изголовья больной едва рассеивала мрак. Тяжелый удушливый запах трупа был в комнатах. Трудно было дышать. В темноте видны были чьи-то фигуры, склоненные над постелью, на которой лежала больная девочка. Доктор Б-н приподнял покрывало. Запах трупа стал сильнее, при свете свечи показалось темно-коричневое мясо и черная, обгоревшая корками кожа. Надежды на выздоровление больной не было…
Ничего не может быть ужаснее этой обстановки нищеты, грязи и несчастья. Самое яркое описание бледнеет перед виденным нами… Темнота, запах трупа, страдания разлагающегося заживо человеческого существа, бездна горя кругом, — что может быть тяжелее этого!?
Полною грудью вздохнули мы, когда снова вышли под синее небо, на яркое солнце безоблачного дня. Шейх Абдулляхи пригласил нас зайти посмотреть его дом. Он принял нас, сидя по-турецки на роскошном персидском ковре. Все стены большой и светлой комнаты его были увешаны пестрыми круглыми корзиночками, богатыми уздечками и бляшками. Всюду было чисто и не без претензии на изящество. Во всем чувствовалась раса, более высокая, более культурная, нежели абиссинцы. Нам подали отличный чай в фарфоровых чашках, опять-таки с надписью «think of me», коньяк, а потом корзину превосходных бананов. Мы имели неосторожность похвалить их; Абдулляхи сделал жест и слуга ссыпал их в свою шаму, чтобы отнести за нами в лагерь. Посидев с полчаса у гостеприимного араба, мы распростились с ним и пошли осматривать дворец раса Маконена.
Дворец раса Маконена строится на самом высоком холме Харара. Он имеет квадратную форму, стены его с большими стеклянными окнами. На плоской крыше несколько башенок с раскрашенными безобразными статуями на них. Статуи в зеленых и синих мундирах с ружьями и саблями в руках. Абиссинцы окрестили их именами итальянских генералов: Баратьери, Альбертонэ и Дабормида… Внутри небольшие полутемные каморки, узкие проходы и коридоры; крутая винтовая лестница из кипарисового дерева ведет наверх. На крыше в башенках сделаны беседки с цветными стеклами: в окнах. Архитектура самая примитивная; видно, что дворец строился без плана, как лопало, комнаты громоздились одна за другой в расчете, что после разберут какую для чего назначить. Внутренняя отделка еще не кончена. Всюду валяется штукатурка, мастера-индийцы заканчивают облицовку стен, расписывают их al-fresco пестрым восточным рисунком. «Что поражает в этой странной архитектуре — это массивность, ширина стен; арки в передней комнате могли бы с успехом быть устоями моста, никакой легкости, никакой воздушности. Та же тяжесть узора и в рисунке, нет тонких линий, хитросплетенных узоров, изящества цветов и контуров. Черный и зеленый цвета преобладают. Самобе красивое во дворце несомненно его крыша с чудным видом на далекие горы, на зеленые балки, на кофейные плантации и банановые сады. На много верст кругом видны эти улыбающиеся под солнечными лучами холмы. Внизу темный переплет кварталов и домов, два минарета старой мечети и блестящая жесть круглого собора. На дворе дворца устроен бассейн для фонтана и медный кран торчит наружу. Индийцы-архитектора с гордостью показывали свое творение.
— Такого дворца, сказали они, нет ни у французов, ни у царя Москова,
Из дворца по узкой улице мы спустились к тюрьме. Вход в харарскую тюрьму воспрещен, но всемогущий бакшиш, в виде талера, открыл перед нами двери и мы попали на небольшой двор. По середине проходил желоб с нечистотами, тут же на грязном холсте валялись обломки сухой инжиры — скудное пропитание преступников. Co всех четырех сторон выходят во двор тесные каморки, где в темноте, звеня цепями, копошатся преступники. Большинство сковано попарно. Отдельная конура предназначена для женщин. В темном логовище в невыразимо грязных шамах сидело несколько преступниц. Скованные попарно преступники ходили неразлучно по двору — что делал один, то должен был делать и другой, один шел есть, шел за ним и другой, один гулял — гулял и другой… При нас расковывали и освобождали двоих. Солдаты растягивали кольца толстыми деревянными рычагами и вынимали ноги из кандалов.
В углу тюрьмы, в темной нише с бутылкой воды на полу, на ковре, полулежа в тягостной думе томится один из генералов раса Маконена, его фитаурари. Он осужден на смерть за государственную измену. В прошлом году он был послан с отрядом против неприятеля. Прошли недели со дня его посылки, а известий из отряда фитаурари не было. Послали легкий отряд на разведку и оказалось, что часть войска фитаурари по его оплошности вырезана, а с другою частью он стоит в лесах и завел уже сношения с неприятелем о сдаче. Его захватили, заковали в цепи и привели в Харар. Он был приговорен к расстрелянию.