Казаки

Костомаров Николай Иванович

Когда весть о разбитии Хованского дошла до Борисова, комиссары с обеих сторон поняли, что им рассуждать не о чем, если война опять началась, и, следовательно, спор между Польшею и Русью может решиться оружием, а не словами. Они разъехались. Так и прекратилось дело соглашения.

На юге также открылись неприязненные действия. Так, на Украине готовилось большое царское войско под начальством боярина Василия Борисовича Шереметева, грозившее идти в польские пределы. С своей стороны коронный гетман Станислав Потоцкий вторгся с войском на Подоль, не хотевшую возвратиться к Польше; хлопы зарывали хлеб свой в землю, жгли сено и солому и сами бежали в крепости и запирались с казаками. Польское войско лишено было продовольствия и подвергалось всем неудобствам дурной погоды. Пытались взять Могилев на Днестре — не удалось; нападали на Шароград — также не было удачи. С своей стороны, боярин Василий Борисович Шереметев, вышед'ши из Киева, разбил и в плен взял Андрея Потоцкого с его отрядом. Это было зимою. С наступлением весны поляки готовились идти на завоевание Украины и заключили договор с крымцами. Хан обещал послать султана Нуреддина с восьмидесятью тысячами орды. Выговский деятельно подвигал поляков на Москву. — <<Я желал бы (писал он _к коронному канцлеру Пражмовскому), чтобы наш милостивый паи король показал свою готовность к войне созванием посполитого рушения; как начнет расти трава, мы двинемся на неприятеля и, без сомнения, с Божьей помощью, при пособии татарских войск, мы поразим надломленные козац-кие силы; Москва потерпит еще раз поражение, подобное Конотопскому, и будет просить мира>>. Между тем поляки пытались склонить на свою сторону молодого гетмана, и это было возложено на того же Казимира. Беневского, который успел составить гадячский договор. Беневский писал к Юрию и старался расшевелить в нем Злобу против Москвы за смерть зятя его Даиила; по словам Беневского, его страшно замучили: терзали кнутом, отрезали пальцы, буравили уши, вынули глаза и залили серебром. «Если б (писал Беневский), мой большой и любезный приятель, родитель вашей милости, воскрес и увидел это, — не только взялся бы за оружие, но бросился бы в огонь. Не Польши бойся, а Москвы, пане гетмане; она скоро захочет доходов с Малой Руси и будет поступать с вами, как с другими». С другой стороны, он его предостерегал, что Польша уже не так слаба, как прежде и, освободившись от шведской войны, может обратить на Украину свои все силы. Юрий хотя уже и. был недоволен Москвою, но не поддался козням Беневского и в феврале отвечал ему: «Трактуйте, господа, с его величеством царем, а не с нами; ибо мы всецело остаемся преданными, верными подданными его царского величества, нашего милосердого государя. Что его царское величество с вами панами постановит, тем мы и будем довольны, и не станем думать о переменах. Никто не должен полагать и надеяться, чтобы мы замыслили отделиться от ^ царского величества. Пусть Бог покарает того, кто своим- непостоянством и хитростью не- сохранил по своей присяге верности его царскому величеству и наделал бед Украине; уж Бог покарал его и еще покарает. А Хмельницкий, один раз присягнувши его царскому величеству и отдавши ему Украину, не подумает отлагаться». Но в том же письме гетман заявлял и признаки желания независимости: «Хотя я и моложе летами Выговского и не так разумен, как он, не хочу, однако, чтобы мое гетманство было утверждено царскими грамотами или королевскими привилегиями, ибо Войску Запорожскому за обычай. по своему желанию иметь хоть трех геетманов в один день!» Так же точно и в письме своем к Дионисию Балабану, нареченному митрополиту, не расположенному к Москве, Юрий писал: «Раз освободившись из польской неволи и начавши служить его царскому величеству, мы никогда не подумаем изменить и отступать от нашего православного монарха и государя, который — если мы присмотримся получше к делу — больше есть наш природный государь, чем кто-нибудь другой. Поэтому, с упованием на неизреченное милосердие его желаем, чтобы и твое преосвященстао, не доверяя людским вестям, поспешил к осиротелой своей кафедре». Дионисий Балабан упорно: ненавидевший Москву, был очень далек от того, чтоб- склониться на такие убеждения и представления; да непрочна была преданность Москве и самого гетмана и вообще всякого, кто только в Украине думал о политике; казаки готовы были оставаться в связи с Москвою, но в то же время желали как можно шире для своего края автономии, а Москва, напротив, хотела допустить ее как можно менее, и как можно теснее привязать Украину к себе наравне с другими Землями русскими, в разные времена подчиненными ее власти. Тут-то и был корень раздоров на многие лета; и уж, конечно, не слабому Юрию можно было разрешить такие вековые недоумения.

V

Польша грозила Московскому Государству паходом на Украину, московское правительство поручило боярину Василию Борисовичу Шереметеву защищать эту страну вместе с козаками.

Шереметев собрал совет на раду под Васильковым на Кодачке. На раде, кроме воевод, данных ему в помощь, были и гетман Юрий Хмельницкий, старшина и полковники. Был здесь молдавский господарь Константин Щербань, доброжелатель Москвы за это время. По известиям польских летописцев и дневников, у Шереметева было тогда 27 000, а козаков одиннадцать полков. Вопрос шел о том, защищаться ли на Украине и ожидать прихода туда поляков, ини же сомим идти в польские владения. Тимофей Цыцура подделывался к надменному и самонадеянному характеру боярина Шереметева и понуждал идти вперед.

Он говорил:

– — С таким войском, с такою силою, как можно ждать и только защищаться! У тебя, боярин, во всем порядок: жалованье раздается исправно; ратные люди вооружены, :и казны и запасов достаток; служилые твои никому не в тягость, не бесчинствуют, как поляки, не причиняют слез бедным жителям, а царским жалованьем довольны; наряд -у тебя большой, подвижной, легкий; пушшки искусно приправлены на своих местах; зелья и свинцу много, ружьев разного рода без числа, топоры, заступы, лукошки, телеги, гвозди, всякая снасть в порядке, вьючных лошадей много, да все хорошие, неистомлеиные, — играют, когда пасутся. Сколько у т^ебя в войске боевого запасу, а в Киеве еще более сберегается. А у ляхов что? Они отважны только с тем, кто их боится; а кто сам смело в глаза смотрит им, для тех они не страшны. Мы, козаки, у них Украину отин-ли; московское войско Литвою завладело; ^швед 'Прусы у них- завоевал; только и осталия у них, что свой польский угол, да и тот они потеряют, как только услышат о нашей силе; у н^ ведь безурядица: шляхта разорена, и жалиеры ропщут, что им жалованья не платится; поспольство от больших налогов с голоду умирает; теперь-то самое ^– время их доконать. Где у короля такая сила, чтобы против нашей устояла! Мы не только что в Польше побываем, а всю Польщу завоюем, и самого короля с королевою в полон возьмем, лишь бы только нас, казаков, не обделили добычей, если будем служить верно и достойно. Я же за себя уступаю все золото и серебро вам, пусть только позволят мне взять, что понравится из дворца королевского!

Шереметеву была очень по нраву такая льстивая речь. Но тут подал голос против Цыцуры князь Григорий Козловский, который с своей ратью стоял под Уманью, присмотрелся к украинским казакам, понимал дух их, и с осторожностью, в обличение Цыцуры, говорил так:

— А мой совет, так лучше нам не идти в Польшу, а стоять за Украину и укрепить города гарнизонами. Довольно будет с нас и Украины потрудиться. Мне кажется, войско наше совсем не так ирекрасно, как описывает пан полковник Цьщу-ра, а главное — верность казацкая не так крепка и тверда; она вертится в разные стороны. К какому государю не обращались казаки? Кому не поддавались, и кому не изменяли! Турку кланялись, татары ими недовольны, Ракочи через их измену в Польше потерпел, да и шведу не очень-то корыстно отозвалась дружба с ними. И наш великий государь, е. ц. в., узнал уже, что значит их гибкая верность. Поэтому нужно нам не в Польшу идти, а оставаться на Украине. Когда придут сюда поляки с татарами, легче будет нам обороняться в крае, где много городов, замков гарнизонов, чем в чистом поле в чужой земле. Если мы их заведем сюда, у нас будут запасы, а их мы запрем, как в осаде, посреди неприязненных им городов, и поразим голодом и недостатком. Они сами будут хотеть сражаться и дойдут до того, что с отчаяния начнут приступать к городам; тут-то мы свежими и здоровыми нашими силами потопчем примученных и надорванных. А то, когда мы пойдем в их землю, как бы они нас, истомленных далеким путем, где-нибудь не осадили! Мы не знаем силы и числа польского войска. Как можно так смело думать, что оно и мало и негодно. А если нет?! А что, если наши силы будут слабее ихних? Тогда ведь нам беда. Поляки не спускают бегущему неприятелю. В военном деле малая ошибка большую беду делает, словно пожар — от малой искры загорается да расходится так, что никакие человеческие силы погасить не- могут.

Но Шереметеву не понравились эти рассуждения, и потому другие военачальники начали поддерживать Цьщуру. Князь Щербатов говорил потом главному боярину и доказывал возможность вести войну и идти с войском в глубину Польши. Шереметеву понравились слова Щербатова, и еще более стала противна речь Козловского. Он не стерпел, чтоб не сказать последнему грубости, по своему обычаю.

— Такие неразумные речи умаляют достоинство е. ц. в. Как хочешь думай, да не говори: через то власть подрывается. Мы идем в Краков и завоюем Польшу. .

— Тебе, боярин, лучше знать, — сказал Козловский, — чем мне; не стану спорить и послушаю; стану на том месте, где ты мне укажешь: готов защищать его или мертвым лежать на нем.

Говорил ли что-нибудь тогда Юрий Хмельницкий — неизвестно. После рады на Кодачке он ушел в Корсунь, и оттуда отправил в Москву посланцев, двух корсунскиХ сотников, с грамотою, где извещал о раде, которая положила идти в Польшу, и просил прислать, вместо Шереметева, другого воеводу на Украину для обороны ее от татарских набегов в то время, когда Шереметев с московскою ратью и с казаками отправится в поход. В ознаменование верности гетмана посланцы его повезли схваченного Богушенка, который был послан Выгов-ским, бывшим уже в звании киевского воеводы, в Крым. У него отобрали несколько писем к Выговскому от хана и от разных мурз; из этих писем видно было, что Выговский вел тогда деятельное сношение с Крымом и подвигал крымского хана с ордами на Москву. Вместе с тем Хмельницкий просил освободить Ивана Нечая, взятого в Быхове и отправленного в Москву; он просил этого ради внимания к жене его, сестре своей. — «Сестра моя проливает слезы кровавые, — писал гетман, — и на меня нарекает и докучает мне, чтоб я бил челом вашему царскому величеству». Это была не первая просьба о Нечае. — «Многажды (говорит Юрий в том же письме) писал я вашему величеству об Иване Нечае, но никогда не могу счастливым быть, чтоб получить желаемое. Чаю, пи-санье мое до рук вашего царского величества не доходило». Эта последняя просьба молодого гетмана не была уважена. Московское правительство указывало на вины зятя Хмельницкого: как он именовал себя польским подданным и посылал в разные места прелестные письма, и был взят в Быхове с оружием. — «Его нельзя отпустить в Войско Запорожское — было сказано в ответе — потому что учнет желать добра польскому королю, а польский король ведет войну с его царским величеством-». Это семейное обстоятельство способствовало недоброжелательству Хмельницкого к Москве. Сестра побуждала его мстить за ее мужа. Полковники и знатные казаки роптали на переяславский договор, жаловались, что Москва хитро забирает в руки Бойко Запорожское, насилует права и вольности казаков, и побуждали Хмельницкого думать, как

бы сбросить с себя «московское ярмо». Боярин Василий Шереметев раздражал гетмана своею невнимательностью и презрением, а полковники указывали на это гетману и возбуждали в нем досаду. Тогдашний митрополит Дионисий Балабан, недоброжелатель Москвы, действовал против нее на свою паству духовным оружием; вмешательство московских властей в дело избрания митрополита тогда, казалось, угрожало малороссийскому духовенству потерею их прав, порабощением Церкви светской власти царя. Балабан, как и вообще тогдащ-. ние образованные малорусы шляхетского рода, несмотря на свое православие, склонился на польскую сторону, когда приходилось выбирать между Польшею и Москвою. Был у него некто Бузский, проповедник, которого он употреблял в сношениях с королем. Этот Бузский, приехав от короля в Украину, поселился в Чигирине и настраивал Хмельницкого на сторону короля, расточал ему ласки королевские и обещания милостей и наград.

Шереметев, раздражая против себя козацкую старшину, навлек нерасположение к себе лично и малорусского духовенства чрезвычайною надменностью и высокомерием. Говорят, делая смотр на Лыбеди, он учредил обед и пригласил к нему настоятелей киевских монастырей. За обедом, после нескольких стоп крепкого меду, выпитого в сопровождении -грома пушечных и ружейных выстрелов, Шереметев начал превозносить свое войско и сказал: «Отцы честные, слышите: вот этими войсками, врученными мне от государя моего, я • обращу в пепел всю Польшу и самого короля представлю дударю- моему в серебряных цепях». На эту похвалку заметил ректор братских школ: — «Надобно Богу . молиться, а не на множество вой уповать». Тогда боярин сказал: - «При моих военных силах можно с неприятелем управиться и без помощи Божией!» С ужасом услышали малорусы такой отзыв и сочли его великим богохульством, и это разнеслось между духовными и светскими, и вооружало умы против «москалей» вообще ¹.

' ¹Это известие находите я у Величка. Польские современные историки

передают этот рассказ еще в более резком виде. В «Истории Яна Казимира», неизвестного автора, говорится, будто Шереметев,. обращщь к иконе Спасителя, воскликнул: — Не буду тебя считать Богом Спасителем, если ты мне не дашь в руки польского короля, чтоб я мог отдать великому государЮ. — Кодца окружавшие заметили ему, чтоб он- не богохульствовал, Шереметев разгневался на них, а потом смеялся, <Окак будто что-нибудь доброе сделал». Сопоставив малорусское и польское .известие, окажется вероятным, что Шереметев чем-нибудь подал повод к составлению. о нем таких толков. (См. Hist. panow. Jana- Kaz., II, 86).

Все, что происходило в Украине, все это передано было польским военачальникам одним ловким шляхтичем. Коронный гетман не раз посылал в Украину лазутчиков, и они ворочались без успеха, но этот шляхтич отличился за всех. Он умел хорошо говорить по-украински и легко сошелся с русскими. Сперва он попробовал прикинуться «москалем», но это не удалось. — <<Москали — толкует современник — по своему варварству не допускали к себе в большую дружбу иноземцев, даже и украинцев». Удобнее он затесался между казаков, оделся бедно по-мужицки, выдавал себя за дейнека, пьянствовал, обращался с мужичьею грубостью и неловкостью, проклинал ляхов, славил козаков, пел казацкие песни, и казаки приняли его за своего брата. В продолжение нескольких дней он с своим балагурством, с своим знанием казацких обычаев дошел до того, что запанибратился с начальниками, пил с ними мед и пиво, и выв^ал; насколько нужно было, положение московских людей и казаков; узнал наверное и то, что козаки в данное время не терпят «москалей», и поляки могут воспользоваться этою неприязнью. Сделав свое дело, он исчез из казацкого лагеря, и может быть только тогда догадались казаки, кто был этот гость. Он-то принес польским военачальникам верные сведения о совете воевод, о их замыслах вдти на Польшу, о числе войска, о недовольстве Хмельницкого на Москву и на Шереметева, о неприязни между великорусскими служилыми и украинцами и, наконец, о медных копейках, которыми .платили тогда жалованье и московским ратным людям, и казакам. Надобно заметить, что даже безропотно покорных своих старых подданных Москва выводила тогда из терпения принуждением брать медную монету за серебряную, а украинцев тем более.