Казаки
Шрифт:
Русские шли ночью и на рассвете приближались к местечку Чуднову на реке Тетереве. Узнавши, что Хмельницкий недалеко, Шереметев спешил сойтись с ним: от этого зависело единственное спасение. Как ни были изнурены поляки трудами прошлого дня, но гетманы решились, во что бы то ни стало, не давать неприятелю отдыха и приказали немедленно идти за неприятельским обозом, чтобы прежде, чем московские люди дойдут до Чуднова, захватить чуд-новский замок. Поляки двинулись, а между тем, идя по следам, собирали с убитых детей боярских металлические и жемчужные пуговки, и, смеясь, говорили, что «москали» убираются по-бабьи.
Когда Шереметев увидел, что поляки его преследуют', то приказал сжечь местечко Чудново, ибо сам не надеялся удержать его и боялся, чтобы враги не нашли в нем опоры. — Сам Бог навел на него такую ошибку — говорили после поляки.
Потоцкий поскорее послал занять уцелевший от огая замок, укрепленный дубовым палисадом. — «Здесь нам подручно, говорили поляки, занявши замок; все видно, а выстрелы неприятеля доставать до нас не будут».
Московский обоз стал на низменном месте, козаки стояли на возвышении. Весь союзный обоз представлял, но растяжению, подобие греческой дельты. Поляки окружили неприятелей своих со всех сторон, уставили пушки и начали палить без отдыха. Крепко поражали они московских людей из садов разрушенного местечка, да с возвышения, на котором стоял замок. Кругом на равнине раскинулись татары и ловили каждого русского, кто осмелился выйти из обоза за травою. Русские были лишены пастбищ. — Нам нечего с ними драться и терять людей — решили предводители. Пресечем им путь к добыванию живности, голод заставит их без боя сдаться. Инженеры принялись копать канавы, чтоб отвести воду и лишить московский обоз этой необходимости.
Так прошло время до седьмого октября. В этот день татары привели пленных козаков. — «Мы идем с Хмельницким, — показали они в расспросе, — идем на помощь к Шереметеву. Сам Хмельницкий и старшины хотели бы с вами соединиться, да поспольство не хочет. Присягнули за москалей драться до последнего».
–
. . По совету Любомирского, тогда оставлена была вся пехота и артиллерия держать в осаде Шереметева. Коронный гетман страдал лихорадкою, но пересилил себя, показывал пример терпения и мужества: его водили под руки и он трясся от лихорадки, но командовал и делал распоряжения. Любомирский с конницею и со многими панами отправился на казаков.
VII
Хмельницкий шел медленно по Гончарихе. Вокруг него были благоприятели гадячской комиссии: Гуляницкий, Ма-хержинский, Лесницкий, изгнанный из рады по царскому повелению. Носач пристал к ним снова. Полковники и сотники, недовольные переяславскими статьями, не хотели сражаться. Простые казаки возмущались при мысли брататься с ляхами. В то время, когда одни хвалили гадячский договор, другие показывали к нему омерзение, ибо этот договор допускал введение ненавистного для народа шляхетского достоинства между казаками и подрывал казацкое равенство. Молодой, бесхарактерный гетман был озлоблен против боярина, был недоволен царем за то, что в Москве не исполняли его просьб, но все еще колебался; паспольст-во проклинало ляхов; старшины бранили москаля. В этой нерешимости казацкий обоз едва двигался, и когда московский достиг Чуднова, казаки достигли до местечка Слобо-дища.
Седьмого октября поляки пришли под Слободище, за несколько верст от Чуднова. Казацкий обоз стоял на возвышении; близ него было разрушенное местечко Слободище; печи, бревна, погреба и всякого рода мусор преграждали путь через местечко. С другой стороны тянулся болотистый вязкий луг. Любомирский, как только увидел привычных врагов Польской Короны, закричал в голос своему войску: .
— <<А вот они, — вот семя преступного мятежа, змеиное исчадие; вот гадины, их же гнуснее земля никогда не питала! Теперь, поляки, потребуйте от них назад свободного звания, согните вашим оружием шеи подлого холопья: пусть они кровью смоют свое дворянство!»
Любомирский знал, что Хмельницкий и старшины вовсе не желают помогать Шереметеву, но знал также, что простые казаки ненавидят поляков, а старшины,их не любят и только; по временному нерасположению к москалям, они могут стать на сторону Польши, а при малейшем благопри-
ятном ветре от Москвы всегда предпочтут ее Польше. Любомирский поэтому и хотел повести дело так, чтобы потом можно было законно уничтожить гадячский договор и ссылаться на то, что казаки оружием поляков потеряли приобретенное своим оружием от поляков. Негодование при виде врагов, от которых стались все неисчислимые -беды польской нации, закипело у панов и шляхты. Не вошли еще предводители в переговоры, а уж половина войска, пришедшего с Любомирским, принялась мостить плотину через луг. Воевода киевский, бывший гетман Выговский, отличался перед всеми против своих прежних соотечественников и прежних подчиненных. .
Предприятие полякам не удалось так легко, как полагали. Козаки колебались было при виде поляков, но увидя, что поляки наступают на них с оружием, стали защищаться и отбили с уроном тех, которые лезли на казацкий табор через развалины местечка; а те, которые шли через луг, забились в болото и принуждены были повернуть назад, иреследуемые казацкими выстрелами.
Но в казацком лагере дела направлялись, без боя, в пользу поляков. Там поднялась неописанная неурядица; старшины упрекали Юрия, обвиняли один другого, спорили, кричали, советовали и так сбили с толку гетмана, что он, будучи вдобавок в первый раз в битве, совсем-потерялся и кричал:
— Господи Боже мой! Выведи меня из этого пекла; не хочу гетмановать, пойду в чернецы! Буду Богу молиться. За что я через вероломство других терпеть буду! Если меня Бог теперь избавит, непременно пойду в чернецы!
• — Отложи, пане гетмане, свое благочестие на будущее
время, — сказали ему старшины, — лучше подумай, как епасти себя и всю Украину. О чернечестве подумаешь на воле, когда опасность пройдет, а теперь давай-ка лучше ударим сами себя в грудь, да и пошлем к полякам просить мира; пообещаем им верность и подданство Речи Посполитой, а москаль пусть себе, как знает, так и промышляет.
— Видимо, — говорит обозный Носач, — сам Бог помогает польскому королю; лучше заранее войти - в ми-л^ъ у короля, а то и душам нашим кара будет, и полякам отданы будем; пожалеем поосле, да не во^^им.
Другие рассуждали, как бы еще сохраняя некоторое сочувствие к Москве, но также находя, что ебстоят^ельства вынуждают казаков изменить ей. —- Е^ш ляхов победить не можем, говорили эти, е^и здесь все погибнем, москалям от этого никакой пользы не станется, а если сохраним себя, 'То после и москалю пригодимся. Подобна благоприятелем для москалей оказывался тогда писарь Семен Голуховский. Заклятые противники ляхов из черни кричали: — «Здесь орда; пошлем лучше к татарам: они нам давние приятели; они сойдутся с нами>>. По этому совету громады старшины отправили посольство к Нуреддину, с письменным предложением отстать от поляков и пристать к козакам. Неизвестно, чо и как отвечал им Нуре^щн, но письмо козацкое он передал Любомирскому, и в другой раз получил от поляков вещественную признательность за свои добродетели.
В то время, когда в козацком таборе бросились на все стороны, а Хмельницкий, потерявшись, переменял свои намерения -каждою минуту, является к нему посланец с письмом от Вьновского, а в письме было сказано: — По праву, данному мне над тобою отцом твоим, я как твой попечитель заклинаю тебя душою твоего родителя, доверься полякам, приведи к тому же своих, и отс^тви от Москвы. Сам знаешь, сколько зла мы от нее видели. Теперь силы Шереметева потоптаны, сокрушены; он гаснет, вак лампада без масла, где светильня только дымит, а уж не светит. Не ожидай, пока погаснет; тогда вся тягость военная обратится на тебя одного. Король мило--с^ш, простит прошлое, и не только все забудет, но сохранит и утвердит все права козацкие. Козаки более могут надеяться от великодушие польской нации, чем от московского варварства и тиранства.