Казаки
Шрифт:
совершали над католиками обряды венчания и погребения (Архив ЮгоЗападной Руси, ч. I, т. I, стр. XXXVIII). Большинство Польского дворянства на сеймах подавало голос в пользу веротерпимости и охотно соглашалось на все меры, которые предлагаемы были для примирения враждовавших религиозных партий, что особенно заметно было во время междуцарствий, когда дворяне получили право действовать по внушению собственной своей совести. Но в государственном составе древней Польши существовала чуждая народным интересам иноземная власть, старавшаяся наложить оковы на разум и совесть Польского и Западнорусского народа; эта власть заключалась в Римской пропаганде. Религиозный фанатизм, занесенный в Польшу Римскою пропагандою, поселял раздор между единоплеменными народами; он, как погребальный факел, бросал свой зловещий свет на всю историю Речи Посполитой и вел это государство к политической смерти. Как только король и сейм, для предотвращения междуусобной религиозной войны, постановили примирительные статьи (1632 г.) и подтвердили их дипломом, данным Русскому народу, тотчас раздались протесты высшего католического и унианского духовенства. Примас королевства и, вслед за ним, клерикальная партия объявили, что все постановления короля и сейма, в пользу православной религии, не могут иметь никакой законной силы, пока не будут утверждены столицею апостольскою. Вслед за тем отправлено было, со стороны католического и униатского духовенства, посольство к папе Урбану VIII, с жалобами на распоряжения Польского правительства, нарушившего права Римского костела, в пользу еретиков и отступников. Напрасно Владислав IV старался убедить столицу апостольскую, что восстановление религиозных прав Русского народа основано на непреложной справедливости, что неминуемо возникает междуусобная война, и что самая уния подвергнется опасности, если папа не утвердит статей, постановленный сеймом, для примирения религиозных раздоров. Урбан VIII передал дело на рассмотрение конгрегации, учрежденной для распространения католичества. Конгрегация отвергла все сеймовые постановления в пользу православной религии и диплом, данный Русскому народу, объявив их противными божеским и человеческим законам. Вместе с тем, повелено было папскому Гонорату издать, от имени столицы апостольской, манифест. против всяких прав, какие бы ни были предоставлены православной религии.
Такое решение столицы апостольской было причиною новых религиозный смут и несчастий для западнорусского народа. .
Несомненно, что западная и южная Русь была не польским, а русским краем. Несомненно, что большая часть дворянских фамилий были православные по вере и русские по происхождению. Их ополячение — факт прискорбный для русского сердца. Скажем более — он должен быть прискорбен и для поляка, коль скоро поляк глубже всмотрится в свою историю: именно, с ополячения Руси началось и разложение Польши. Пока Русь была Русью и держалась с Польшею свободно, дорожа, разом, и своею отдельностью и необходимостью неразрывной связи по взаимности духовных и материальных требований, а не по букве, которая всегда становится насилием, коль скоро получает значение неизменяемости; пока Польша признавала эту самобытность Руси и свято чтила ее, — до тех пор велик и могуч был этот союз двух славянских народов и обещал он многое в будущем не только для них, но и для остального славянского мира. Но как только русское дворянство стало терять свою веру и народность, а поляки обрадовались, думая, что тут-то и сильно будет их отечество, когда все начнут говорить одним польским языком и будут католиками, — тот же час не укрепившееся еще здание союза и стало подшивать и клониться к разрушению. Мы уверены, что если б Русь не перестала быть Русью, — Польша с Русью продолжали бы возрастать в силе и благоденствии, и Бог знает, каких размеров достигали бы они. Польша росла не в государство, а в союз; чем разнообразнее были элементы в Польше, тем Польша была и тверже и могущественнее, -потому что разумная свобода и довольство требуют разнообразия. Правда, свобода имела свои невыгоды и. темные стороны, ибо никакой склад человеческих обществ не изъят от них; но они изглаживались бы от дальнейшего развития свободы, а не от противных ей начал. Речь Посполитая, напротив, задумала сделаться государством, погрешила против своей природы, искусилась занесенною из запада теорией единства веры и народности, — и за то была наказана.
С этой точки зрения рассматривая судьбу Речи Посполитой, нам очень прискорбно вспоминать об ополячении Руси; но при этом надобно сознаться, что несправедливо будет воображать, будто это случилось только от насильственных воздействий польской народности на русскую... Не кроется ли вина скорее в самой русской народностй? При польском устройстве, при той свободе, какая составляла коренной принцип существования Польши, разве русские не могли сохранить своей веры и своей народности? Разве существовала в Польше какая-нибудь власть, которая бы мучила, била, секла, запирала в тюрьмы, жгла, заставляя верить, думать, говорить, писать так, как ей угодно? Нет. Несмотря. на то, что король Сигизмунд III находИлся в руках у иезуитов и старался, насколько ему давало власти польское устройство, проводить торжество католичества над православием, — никто не мог "воспрепятствовать явиться смелым сочинениям в защиту православия; никто не мог воспретить панам русской веры быть сенаторами, воеводами. Ни козни иезуитов, ни интрига чужеродных королей не поколебали бы русской веры и народности, если б сами дети православной веры не изменили ей, если б их русские кости не порасли так легко польским мясом. Иезуиты заводили школы, куда принимали русских детей и подготовляли их отступничество... А разве православные не могли также основывать школы, чтобы готовить крепких и доблестных защитников отеческого наследия? Да разве Русь не была и более Польши? Последняя не могла бы сладить с нею материальными средствами, если б употребила насилие... Ополячение Руси произошло более от слабости Руси, чем от насилий и интриг католичества и полонизма. — Нас обманули, нас соблазнили иезуиты, — скажут русские. А зачем же вы поддавались им? — можно сказать русским. В таком случае, вините собственную слабость, столько же, как иезуитов. Да, слабость — вот что погубило русское дворянство! Эта то слабость — потому что она слабость — была провозвестницею дальнейших слабостей и падения. Какие печальные плоды принесла она! Разъединение дворянства от народа; то кровавые народные восстания, то крайний упадок духа, узкий — личный — эгоизм, естественный в верхнем слое, коль скоро последний - отрывается от массы; вмешательство соседней политики и ниспровержение здания, подорванного внутреннею гнилью,- В самом деле, кому было защищать это здание? Наибольшая масса населения в нем — это русский народ: какой интерес мог побуждать его охранять это здание, когда он сам был чужой в нем? Притом, и те, которые из русских переделались в поляков, носили в себе последствия этой переделки. Не имея солидарности с народом, они не имели ее и между собою; легкость, с какой они потеряли прежнюю народность, осталась и утвердилась в их характере. Общество, потерявшее прежний корень, не сразу пустит новый; оно не имеет за собою исторической святыни; судьба их предков служит для них укором, и они отвращаются от нее, стараются забыть старое, ибо им от
него невольно стыдно; а новое еще не успело сделаться ис Ториче Ским достоянием. На перевертнях вообще лежит отпечаток слабости, вялости, недостаток сознания целей, крепости взаимодействия и энергии труда и воли. Изменивши раз душе своей, они долго еще готовы изменить ей в другой и в третий раз ... Нужны века, чтобы старое совсем изгладилось из памяти, а новое, в свою очередь, сделалось стариною. Но Южная и Западная Русь могла дойти до этого только тогда, когда бы весь народ переделался в поляков, когда бы на земле русской не оставалось ничего напоминающего народу прежние основы жизни, когда бы Русь для Руси стала тем, чем для нас, христиан, теперь славянское язычество. Иначе было бы, если бы русское дворянство держалось с народом одних основ жизни: народ не мог бы упасть до такой степени политической и общественной апатии. Свет просвещения, конечно, входил бы в него, когда бы слово просвещенного человека было для него свое; дух свободы передавался бы ему от единоверцев, говорящих с ним одним языком; народ бы сознавал, что у него есть отечество и защищал бы его; дворянство смотрело бы на это отечество под одним углом зрения с народом, и, конечно, союз Польши с Русью не мог бы так легко разрушиться.
Таким образом, вина ополячения Руси, которое было главным началом разрушения Речи -Посполитой, лежит в самом русском дворянстве; посмотрев глубже, мы ее найдем в самих себе: окажется, что главным образом виною ополячения части русского народа собственный' народный порок. Сознание собственных пороков в народе всегда бывает спасительно: оно укрепляет народные силы, и народ делается способнее к энергической деятельности самосохранения и нравственного саморазвития. Может быть, это сознание пришло уже поздно. Но лучше поздно, чем никогда. Поздно для прежних отживших форм, — не поздно для дальнейшей исторической жизни в будущем. , ,
Признавая факт ополячения и окатоличения Руси собственною народною виною, мы уже должны будем сойти с точки зрения неприязни и вражды к польской народности. Между тем, известно, как часто смотрели у нас на вопрос односторонне, воображая, что русская народность потерпела от сильных ударов, против которых устоять не было у нее средств. Да и на самую народность русскую смотрели фальшиво: воображали себе тождество или прямое наследственное преемничество -этой народности, с так называемою, общерусскою, т. е. народностью высшего класса в Российской империи. Но народность, которую теряли ополяченные дворяне, была вовсе не
та, которую хотели бы некоторые писатели навязать им теперь, как их прежнее историческое достояние. Если бы те ее приняли, то отнюдь не возвратили бы народной святыни предков, а еще один лишний раз переделали, и после того могли бы еще в третий раз переделать, пожалуй, хоть в немцев. «Вестник Юго-Западной и Западной Руси>> ратует не за ту народность, которая была действительно народностью их предков и до сих пор живет в народе, а за так называемую общерусскую. В разборе статьи г. Чернышевского: «Национальная Бестактность» (где, при действительном незнании многих сторон га-лицко-русской жизни, есть однако верные взгляды, возбудившие, как нам достоверно известно, сочувствие у западных славян, которым сильно опротивело австрийское покровительство) , неизвестный критик заранее изрекал южнорусской народности и языку приговор, называя нелепостью стремление к самостоятельному их развитию. Трудно спорить об этом и впрямь и вкось. Успех и неуспех зависит, во-первых, от большей или меньшей степени свободы, какою будет пользоваться это стремление, и во-вторых, от явления талантливых писателей на этом языке. После Квитки и Арте-мовского-Гулака, это язык в литературном движении был уже не таков, как в сочинениях Котляревского, после Шев-ченка и Кулиша он подвинулся далее, чем был при Квитке. Что может на нем явиться — кто в силах пророчить? Но, во всяком случае, прав, советуя русинам держаться южнорусского языка, на котором образовалась уже литература. Мы не поставили бы «Львовскому Слову» в вину, если б оно писалось и на чистом великорусском наречии; но что же делать, если жаргон производит на наши уши впечатление, какое оставляет ёрзанье грифеля по стеклу. Отвращение к такому языку, очень напоминающему бессмертные творения Василия Кирилловича, мы вполне разделяем с автором «Национальной Бестактности». Впрочем, с удовольствием мы замечаем, что «Слово»: в последнее время, более и более покидает свою тарабарщину и усвоивает живую народную речь.
Мы излагаем наши замечания, вовсе не желая этим говорить ополяченным потомкам южнорусских дворян: будьте снова малорусами 21 ; мы хотим только сказать, что занима-
ясь историею западной и южной Руси, не следует стано виться исключительно на точку вражды православия с католичеством и русской народности с польскою, и подводить под нее все явления прошедшей жизни: а то можно как раз д ойт ид о недобросовестного искажения фактов. Пред нами два примера тому из двух враждебных лагерей. Г. Падалица в«Виленском Вестнике» хотел во что бы то ни стало доказать, что положение хлопов было как нельзя точнее гарантировано законом. За неимением действительно существовавших законов, он прибегнул к вымышленным и указывал в Volumina Legum небывалое постановление, или давал там находящимся совсем не тот смысл, какой они имеют. В «Вестнике Юга-Западной и Западной России» мы встретили подобное, в статье: «Литва в отношении к России и Польше». Так, автору хочется доказать, что литовский князь Витольд был православный. Весьма многие — говорит он — первый раз услышат, что литовский князь-богатырь, составлявший гордость народа литовского, был сыном православной церкви. Но это подтвер'Ждает-ся словами ученого и достовернейшего польского историка Длугоша. При этом автор приводит следующее место из Длугоша:
«Witholdus Grodnensis dux magis modesti magisque vegeti et semper sobrii vir ingenii, et propter Rиthепоrит assistentiam, qui illi prorter vitus (читай ritus) sui identitatem magnopere officiebantur.»
Из этого места ничего понять нельзя, потому что тут нет глагола, относящегося к Витольду. Автор умышленно пропустил остальную часть периода, потому что из ее выходит противное тому, что ему доказать хочется. Длугош говорит о вражде Витольда с Скиргеллом, описывает последнего человеком жестоким и пьяным, далее рассказывает, что Витовт, опасаясь его, во-первых, потому, что он имел при себе кружок из русских, которые склонились к нему по причине одинаковости обрядов, а во-вторых, по братству его с Ягеллом, и услышав, что Скиргелло замышляет умертвить его либо ядом, либо кинжалом, или каким-нибудь другим способом, — убежал из Литвы, оставив гарнизон в Гродне и Бресте. Это место у Длугоша читается вот как:
Hunc Withaudus, Grodnensis dux, magis modesti magissque vegeti et semper sobrii vir ingenii. et propter Ruthenorum assistentiam, qui illi propter ritus suii dentitatem magnopere addicti erant et propter Wladislai Poloniae regis germanitatem, pertimiscens, et ех plerisque avisamentis proesumens Шит in suam omniumque suorum песет ferro, veneno et qualibet occasione inferendam vehementer grassari, vitae sиae ас suoruт contиltиrиs, сит Anna coniuge sиа et omnibus boiaris тilitibus ас faтiliis suae ditionis Grodno et Brzesszcie castris quae suo pareband iтperio, forti militum praesidio locatis ех Lithuania effugit.