Казаки

Костомаров Николай Иванович

россия вовсе не осталась бы довольна, если бы восстановить силу этого договора. А между тем в нем есть для нашего времени очень важное: это дух его, а не буква. Буква касается буквы — государственной внешней жизни народной, а она-то и есть дух для внешних явлений в государстве. Этот дух Переяславского договора говорит красноречиво, что народ южнорусский сознавал свою цельность как народ и добровольно пожелал соединения с великорусским народом; это самое повторил бы народ и в продолжение двухсот лет после Переяславского договора, и он повторял это, коль скоро приходился случай; это самое южнорусский народ скажет и в настоящее время.

Мы желаем идти с великорусским народом одною дорогою, -как шли до сих пор; наши радости и горести пусть будут общие; взаимно будем идти к успехам внутренней жизни, взаимно охранять наше единство народное от внешних враждебных сил. Мы просим от великорусского народа и от великорусского общества одного: уважения к нашему языку и признания за ними неотъемлемого естественного права развивать этот язык и нашему народу идти со своим языком по пути общечеловеческого развития. До сих пор большинство великорусского мыслящего общества не только не оказывало попыток нравственного насилия над стремлениями к возрождению нашего языка, но относилось к нам с сочувствием. Во всем великорусском народе мы уверены: в нем есть благородное отсутствие побуждений насильно ассимилировать в себя соединенные с ним народы. Этим качеством может гордиться народ великорусский. Если было в нашем отечестве что-нибудь противное, то оно исходило не из народных побуждений, а от наплывов чуждых идей. И теперь мы,. к сожалению, встречаем неблагосклонные к нам голоса, которые готовы кричать: «караул, Россия разлагается»! Уже южнорусским писателям и ревнителям народного слова прибрали занятую напрокат из Америки кличку сепаратистов! Эти голоса прорываются и в литературу, но, к чести великорусской читающей публики, не пользуются сочувствием. Всякий мыслящий великорус, радеющий, как и мы, о целости нашей общей нации, поймет, что не может быть разложения государства там, где идет речь об утверждении любви и союза между народами. Может ли быть опасность для государства русского тогда, когда два русские народа, южнорусский и великорусский, будут связаны между собою взаимным уважением к своей народности, когда южнорусы будут считать необходимостью распространение в своей земле языка великорусского и его литературы, а великорусы станут оказывать содействие к развитию и процветанию языка южнорусского? А мы желаем именно этого, и ничего другого. Пусть пребывает эта братская народная связь во веки нерушима, ограждаемая не мертвыми буквами постановлений и законов, а живым сознанием любви и правды; пусть это сознание переходит из поколения в поколение обоих народов как завет отцов к детям. Пусть дело развития и процветания народного языка южнорусского будет делом всей русской земли, а не одной южной Руси; пусть всякое оскорбление, нанесенное южнорусскому слову, принимается так же на берегах Москвы и Невы, как на берегах Днепра и Днестра; анафема всех истинных детей нашего общего отечества да постигнет и того южноруса, кто помыслит о расторжении нашего братского народного союза, и того великоруса, кто с гордынею господства станет покушаться на святыню южнорусской народности. Пусть наш народный союз укажет миру светлый пример, как соплеменные народы могут уживаться в одной внешней государственной взаимной связи, скрепленные внутренней связью народной; пусть он послужит первообразом для всех племен славянских, которые рано или поздно должны сознать, что отдельные стремления каждого из них на счет других ведут только ко вражде, ослаблению и порабощению, и что для всех один истинный спасительный путь — жить, мыслить и действовать сообща всем вместе, в духе взаимной любви и единения.

УКРАИНСКИЙ СЕПАРАТИЗМ

Когда о существовании этнографии, как науки, еще не знали, история скользила только по дворцам да по армиям, нацией признавались одни привилегированные классы, и никто не считал важным знать, как говорит, чувствует, думает, живет народная масса, тогда извинительно было воображать, что вся Россия везде одинакова во всем.

Но с расширением исторических и этнографических знаний, новыми, более широкими потребностями науки о человеческом обществе стало известно и показалось важно, что юг российской империи населен (так же, как и значительная часть австрийской Галиции) особым славянским племенем, говорящим своеобразным наречием, сохраняющим своеобразные формы жизни, понятия, верования, стремления и исторические воспоминания. Естественно было покороче с ним познакомиться. И вот стали появляться сборники его песен и преданий, потом стали писать его речью, сначала для смутки с высоты барского погляда на мужичье, а далее — с этнографическою целью изобразить народные нравы, в последнее же время, после освобождения крестьян, с целью передать народу первые плоды образованности в ближайшей и удобнейшей форме, особенно же перевод св. писания нового завета, как основы его воспитания. Эти попытки сначала возбуждали только сочувствие, но вдруг потерпели ни за что ни про что нападения, обвинения и гонения сначала в Киеве от издателей и сотрудников тамошних периодических изданий: «Вестника

Юго-Западной России» и «Киевского Телеграфа», потом в «Московских Ведомостях» и «Русском Вестнике». Поднялся крик о с е п а р а т и з м е, стали подозревать нас в тайных намерениях приготовлять отложение Малороссии от России. И вот перед воображением русского общества стоит донкихотовская ветрянка, кажущаяся пугалом в виде украинского сепаратизма. ,

Пишущий эти строки в статье своей, читанной в апреле прошлого года на литературно-музыкальном вечере в пользу издания книг на южнорусском языке выразился, что эта кличка заимствована из Америки и винится теперь в свой ошибке. Нет, она зашла к нам от поляков и все это враждебное противодействие нашему народному образованию исходит от наших прежних, старинных п р и я т е лей, которых ни Хмельницкие, ни Гонты, ни Железняки до сих пор не могли убедить избавить южнорусский народ от кошечьих объятий и ласок.

Затевая восстановление своего государства, поляки находят, что Польши конгрессувки для них мало, надобно восстановить Речь Пасполитую с южною Русью, иначе это будет невыгодно для них. Уже много раз по этому поводу говорено было им напрямик: да нам то что за дело. Мы не хотим быть с вами; не верим вам, не любим, наконец, вас, убирайтесь к черту. Этого для них недовольно. Когда нельзя волею склонить нас, то нельзя ли обманом, думают они, и стали писать бесчисленное множество статей и брошюр, где, искажая историческую истину, доказывают, будто мы, южноруссы, с ними один народ и льнем к ним всею душою. Вдруг в обличение им является южнорусская письменность. Вопреки их уверениям о единстве нашем с ними она заявляет о существовании у нас совершенно отдельного славянского наречия, вполне отличного от польского, о нашем желании сохранить для народа это отеческое сокровище и совершенном нежелании усваивать польский язык, сверх того они показали им, что мы не можем, вследствие прежних исторических обстоятельств, смотреть на них иначе, как на врагов нашей веры и народности. Они уразумели, что мы им более всех мешаем приводить мысль о законности восстановления Речи Поспалитой в границах 1772 года.

В числе многих заявлений польских претензий на единство южной Руси с Польшей не можем не указать как на резко выдающуюся брошюру, напечатанную в Париже в 1861 году по-польски под названием Rada familijna (семей-ный_совет), где нам дают название сепаратистов, то самое, каким ни за что ни про что стали клеймить нас наши соотечественники. Автор без церемонии считает нас поляками и соотчичами своими, говорит, что мы отлагаемся на основании своих частных целей от общего рода и общего отечества (стр. 61). Автор уверяет, будто мы и поляки были прежде одно и то же, поразрознили нас варяги, мы страдали под их властью, приняли неправильное крещение (chriest neprawy), а потом соединились снова с поляками и пребывали в блаженном согласии до разбора Польши. Он советует нам бросить свой язык, оставить схизму, сделаться поляками и возвратиться к лону Римско-католической церкви. В заключение он обращает к нам такую речь: «Мы можем сказать нынешней партии сепаратистов следующее. Не тратьте сил своих на бесполезное дело, не ведите будущность Вашего народа назад, соединяйтесь с теми, с которыми зовет вас к соединению и общность права, и общность прошедшего и превосходство цивилизации. Это ваше призвание, если вы действительно любите свой край» (стр. 72). Явнее и резче высказывается досада поляков на деятелей южнорусского слова в книге, изданной в 1863 г. на французском языке под названием «La Pologne et ses provinces meridionales, manuscrit d’un ukrainien, publie avec preface par Lodislas Mickewicz». Там перечисляются на выдержку разные южнорусские сочинения, обвиняются в разрушительном коммунизме и ложном социализме и представляются опасными для польского дела.

Собрание различных произведений поэзий, как «Кобзарь», «Гайдамаки», «Хата>>, «Народни Оповидання», азбуки, грамотки, составляют страшную батарею против господ, или лучше сказать, против всех богачей. Орган, сосредоточивший в себе идеи разрушительного коммунизма и ложного социализма, есть «Основа», издаваемая в Петербурге. Этот журнал более вреден полякам, чем «День», по причине особенной ловкости и осмотрительности издателей (стр. 25).

Вся эта книга в 167 страниц наполнена самыми наглыми искажениями исторической истины. Автор, настоящий польский паи, обращается к нам с сознанием своего права над нами; от лица всех своих соотчичей он объясняет,, до какой степени и что именно могут поляки нам позволить и чего не могут. Если бы они не замечали в нас диких претензий создать особую национальность, тогда бы они протянули нам братскую руку (стр. 62), но таким образом, как мы себя ведем, они не могут допустить раздробление польской национальности.

Написавши свою книгу, как показывает ее конеЦ, с целью привлечь нас к соединению с Польшею, автор с неподражаемым тупоумием отзывается презрительно и руга-

тельски о том, что всего святее для южнорусса, — о православной вере ²² . ,

Уверяют, будто мы добровольно приняли унию, а русское правительство насильно обратило и теперь еще продолжает обращать нас в схизму, и в конце концов хлезь, чтобы мы перестали быть русскими и православными, а сделались бы поляками и католиками, что это желание всего народа. Мы не берем на себя скучной обязанности опро-, вергать эту дичь, повторяемую почти всеми поляками от мала до велика. Пришлось бы начинать с азбуки и толковать то, что давно уже известно каждому гимназисту. Можем только изумляться крайнему ослеплению и тупоумию польского патриотизма.

Поляки хотят склонить на свою сторону южноруссов и начинают с оскорбления их религии, той религии, под знаменем которой южноруссы бились с поляками и воспитали в себе ненависть к полякам. Идите к нам, говорят нам поляки, с нами вам отлично будет, мы уничтожим вашу веру и вашу народность. Самоуверенность поляков в этом отношении иревосхо-дит всякое вероятие. Владислав Мицкевич (предисл. XV) говорит: крестьянин говорит своим mamya, он не знает такой истории, какова она в книгах (какой подлый расчет на невежество народа), но одно появление польского инсургента сообщит ему электрическую искру, которая воспламенит -ему душу, и он снова бросится на русские полки.

На подобные надежды уже дал полякам ответ народ южнорусский; польские инсургенты явились перед глазами украинского крестьянина, и он точно бросился на русские полки, но для того, чтобы передавать им связанных инсургентов.

Поляки никогда не в силах достигнуть желаемой цели — возмутить народ южнорусский и склонить его на свою сторону, но они успели до некоторой степени вылить свою злость и наделать пакости деятелям южнорусского слова и тайными путями обольстить многих из наших соотечественников, мимо собственной воли поверивших в возможность тайных замыслов и намерений отложения Малороссии от России. Для народа, который думает приоб-ресть независимость посредством организованной систе^1 тайных убийств, уж, разумеется, нипочем клеветать на украинских писателей, голословно обвинять их в разрушительном коммунизме и ложном социализме с целью набросить на них подозрение правительства.