Казаки
Шрифт:
— Я, пане гетмане! — отвечал Яненко.
— А гетману поповычу хочетвся, щоб я ёму поклоныв-ся? — продолжал Дорошенко. — Инше дило вирою-правдою цареви гасудареви служыть и добра хотить, а инше
царськым подданным кланятысь. Я вирный подданный 'И слуговець царському пресвитлому велычеству, як прысягав' ему, а поповичеви кланятысь не хочу.
Он поднял вверх налитый горелкою кубок и громогласно' проговорил:
— Пью, на тым пью, що мени гетманови поповичови клейнотив не отдавать. Панове запорозьци и вы вси панове чыгирынци громадо! Заступыться за мене! На що се на вкруги Чигирын оступыло московське и барабашевське вий-сько? Я цареви не ворог, не супостат, а такий же вирный подданный, як воны вси. Боны мусять отойты от нашого города. Молявка-Мйогопиняжный! Перескажы те, що ты от мене чув. Не хочу Самойловичеви поповичеви кланятыся, а сам поеду в Москву, побью чолом царському пресвитлому велычеству самому, а не ёго царському бояринови и не гетманови барабашському поповычеви. А колы не одийдуть и мене не пропустють, так я сяду на кухву с порохом и спалюсь, и вси чыгирынци разом зо мною пропадуть. Не-хай грих на тых буде, що не хотять святого покоя и бра-тернюю вийну зачынають. Я до их с щырым сердцем, а воны на мене з ножем. Я покою хочу, а воны йдуть на мене. войною на втиху бусурманам хреста святого ворогам. Да ще мене перед царським пресвитлым велычеством и перед усим христиансьтвом оговорюють. Запорозьци и вы вси чыгирынци! Не выдавайте мене, як донци колысь Стеньку свого выдалы!
— Не выдамо, не выдамо! — кричали запорожцы, стоявшие кучкою в красных жупанах.
‘ — Не выдамо, вси одын на одному головою нало
жим! — произносили чигиринцы вслед за сечевыми гостями; многие хотели бы выразиться иначе, да не смели: каждый не ручался, чтобы все поддержали голос, противный гетманской воле.
— Ще козацька не вмерла маты! Казав колысь вичнос-лавнои памьяты батько Зинов-Богдан Хмельныцкий! — продолжал Дорошенко с увеличивающимся задором. — Колы наше не в лад, то мы з нашим и назад. Колы так, тр ' мы' упъять бусурмана в помич поклычем. А щож робыть! Колы свои браття христиане так нам не мылостыви — зне::' воли приходыться у бусурмана ласки прохаты. Не бийтесь, ^ братци чыгирынци, моя люба громадо! Подасть Бог нам рятунок проты сих немылостывцив, що хотилы б нас _в ложци воды втопыты: Прийдуть на одсичь рам бусурманы и тоди москали и барабаши будуть як зайци утикаты от Чигирына. Уже то було з ными. Памятайте, як четвертого
року прыходылы пид самый Чыгирын гетман попович и боярин Ромодан з велыкимы сылами, одначе, почувши, що хан ёго мылость иде с своими ордами, мусылы отступыться, а хан переризав им шлях до Черкас. Ледвеледве, утратыв-ши многих, добиглы до Днипра и срамотка утеклы в свою сторону. И тепер з ными теж станеться. Ось пидождать прийдеться килька-день, прийде салтаи Нураддын з ордою, у нас на килька день стане харчу. А колы Бог так дасть, що прийдеться нам пропадать, так и пропадем вси до одного! Чуеш се ты, Молявка-Многопиняжна? УторОпав, що тут казано? Отсе все и росскажы кому, там слид, да скажы, щоб наперед не прысылалы до мене простого рядовыка, а нехай розмову зо мною ведуть через значных людей войсковых товарыщив. Бо я ще своеи гетманськои булавы не сдавав, и еще я есть гетман, и мене треба им поважаты, як належыть гетмана. И ляхи пышуть до мене латыною и ве-лычають мене: dux Zaporoviensis.
После этой речи Дорошенко обратился к народу и кричал:
— Не вмерла ще козацька маты! Козак пье, на лыхо не потурае, и самого чорта не боиться, не те що московськои да барабашськои души!
И он начал снова плясать, припевая:
Не теперь, не теперь По грыбы ходыты,
В осени, в осени,
Як будут родыты.
Вуехович отстал от гетмана и подозвал к себе. кого-то из толпы, говорил ему что-то на ухо, поглядывая в то же время на’ Молявку, а последний продолжал стоять на одном месте, провожая глазами удалявшегося с приплясом гетмана; человек, с которым говорил писарь, кивнул головою, давая знать, что все разумеет; тогда сам Вуехович подошел к Молявке и сказал:
— Ты сказав, що ты козак Черныговського полку. По-клонысь Васылю Кашперовичу, полковныку свому. Скажы: пысарь Вуеховыч шлеть ёму свий братерний поклон, свому щырому приятелеви!
Сказавши это, Вуехович пошел за гетманом, куда также двигалась густая толпа народа. Молявка повернул назад, уже исполнивши свое поручение, как он думал. Вдруг догоняет его тот самый человек, которому Вуехович говорил что-то на ухо. ,
Он сказал Молявке:
— Товарыщу земляче, я выведу тебе!
Он шел с ним рука об руку к городским воротам и говорил:
— Посылае гетман козака Мотавыла в образи старця, нибы ялмужны просячого, з лыстом до крымського салтана, уверчен у ёго в лычаках. Вин от зараз за тобою з городу выйде. Вси люды в Чигирыни об тым тильки Бога молять, щоб гетманы швыдче замырылысь миж собою, сгыдла война, до того, колы довго стоятыме вийсько, голод настане. Уже и так дитей много умирае. Вси хотилы б йты за Днипр на слободы.
Эти слова проговорил он без всяких движений, потупя вниз голову и не глядя на Молявку, и никто из шедших около него не мог ни расслышать его слов, ни даже догадаться, что он передает посланцу какой-то секрет. Не дожидаясь никакого ответа, неизвестный оставил Молявку.
По выходе из ворот, Молявка стал раздумывать: что лучше делать ему, идти ли в стан и объявить о посланном в образе нищего, или подождать, пока этот нищий выйдет из города. Он рассчитывал: — если он теперь заявит о том, что услыхал, то нищего могут как-нибудь проглядеть или даже если поймают, то другие, а не он сам; напротив, если он сам лично того нищего схватит и приведет к начальству, то дело его оценится, как важный и очень полезный для всего войска подвиг. И выбрал он последнее и нарочно пошел медленно, беспрестанно оглядываясь назад, как вдруг своими быстрыми глазами увидел, что изо рва, окружавшего город, высунулась человеческая фигура и пошла по направлению вправо, в сторону, противоположную той, куда следовал Молявка. Молявка тотчас понял, что в городском-укрецлении есть где-нибудь тайный выход и виденный им человек прошел им так, что очутился во рву, а потом, при пособии какого-нибудь средства, в ыкарабкался изо рва. Малявка быстро и круто повернул вбок наперерез пути выползшего из рва человека.
Скоро был Молявка лицом к лицу с этим человеком. Это был на вид оборванный донельзя нищий. Ноги у него были в лаптях, без онучь. На плечах и вдоль тела болтались грязные отрепья — остатки существовавшей когда-то свитки, из-под них виднелось заплатанное грязное белье. Нищий снял дырявую шапку и низко кланялся, увидя подходящего хорошо одетого козака.
— Боже! Я кий гольтяпака! Який бидолага! — говорил тоном сострадания Малявка. — Видкиля ты, чы не з Чиги-рына?
— Эге! Мылостывый добродию! — отвечал нищий. — Утик, да воны и самы, правду сказать, пустылы, не сталы задержувать, бо скоро ничого буде всим иисты и вси пидуть так, як я .
• — Ходы за мною, старче Божии! — сказал Малявка. — Мени от як стало жаль тебе! Я тебе и нагодую, и одягну, и через стан проведу, ба сам не проберешся. Затрымають и в полон заберуть.
— Мени, добродию, все ривно. Нехай беруть. Я не мов-чатыму, все повидаю, що знаю; до того не до татар пийду, а своим же христианам отдамся, — говорил нищий.
Он пошел вместе с Малявкою. Доходили до стана. Уже виднелись палатки начальных людей. Сторожа перекликались.
Дойдя до караула, Молявка взоткнул на саблю свою шапку, обвязанную белым платком. ,
— Гасло! — крикнули караульные.
— Свята пьятныця! — отвечал Малявка. То был дневной лозунг. Его пропустили.
— А се кто с тобою йде? — спрашивали караульные, показывая на нищего.
— Се старець, мылостыни просыть. Видный, я его з Чыгирына с собою взяв, хоче до нас перейты. Я ему мыло-стыню подам.
Потом, обратившись к нищему, Молявка сказал:
— Бач яки у тебе погани лычаки, скидай их к злыдню, обуй мои сапьянци. Мени тебе дуже жалко стало. Я сам с себе все поскидаю, да тебе одягну, бо в мене, дяковать Богу, все е. От и кирея тоби. Скидай свои ганчырки!