Казанова
Шрифт:
Не зная, что на это ответить, Соблазнитель молчал. Инициатива вновь перешла к Шарпийон. Она увлекла венецианца в лабиринт из можжевеловых кустов и, выбрав уголок поуютнее, заставила его улечься рядом с ней на мягкую траву. Уверяя его в своей любви, она принялась распалять его страсть, не давая ему ни встать, ни отвернуться. Венецианец сопротивлялся недолго. Увлекшись игрой, он начал отвечать на ее ласки, целовать красавицу и наконец привлек ее к себе, намереваясь утолить свой любовный пыл. Внезапно его словно ледяной водой окатили.
— Что с вами? Я дарю свою любовь только друзьям, а причислить вас к ним никак не могу.
И выскользнув из его объятий, она вскочила, отряхнулась и с усмешкой направилась по тропинке к выходу. Не выдержав подобного оскорбления, Казанова налетел на нее, схватил
— Если вы сделаете мне больно, я никуда отсюда не пойду, и вам придется объяснять, куда вы меня дели и что со мной сотворили.
Увы, плутовка была права: Соблазнитель отступил, а Шарпийон как ни в чем не бывало пошла вперед, щебеча что-то о красотах местной природы. А едва они вышли из лабиринта, как она вновь повисла на руке у Казановы и принялась разыгрывать нежную влюбленную. Соблазнитель угрюмо молчал и только время от времени скрипел зубами. Компания украдкой посмеивалась, решив, что «милые бранятся — только тешатся».
Мысль вернуть долговые расписки не покидала Казанову. И вот, вооружившись на всякий случай пистолетами, пригодными, по его мнению, для устрашения посещавших дом подозрительных личностей, он, дождавшись наступления темноты, отправился к Шарпийон. Возле дверей ее дома он наткнулся на неожиданное препятствие в лице молоденького парикмахера, являвшегося каждый четверг завивать волосы девицы в мелкие кудряшки. Решив подождать, пока парикмахер уйдет, он спрятался поодаль и стал наблюдать. Вскоре из дома вышел французский сводник, любовник маменьки Шарпийон. Это означало, что ужин завершен. Через некоторое время следом за ним отправилась и маменька. «Тем лучше, — подумал Казанова, — некому будет поднимать шум». Вспоминая про тетушек, он надеялся, что те при виде пистолетов упадут в обморок и будут лежать, пока он не покинет дом. Из нежелательных свидетелей оставался только парикмахер, но тот, похоже, уходить не собирался.
Наконец терпение Соблазнителя лопнуло, и он позвонил в дверь. Оттолкнув открывшую ему служанку, он ворвался в гостиную и увидел на кушетке сладкую парочку: Шарпийон дарила свою любовь молодому парикмахеру. Подобно разъяренному быку, Казанова налетел на любовников и принялся колотить тростью направо и налево. Парикмахер оказался шустрее, ему почти ничего не досталось, зато Шарпийон приняла немало ударов, прежде чем вскочила с кушетки и, распахнув дверь, выбежала на улицу. Догонять ее Казанова не стал. Гнев его мгновенно прошел, и он, обеспокоенный, послал перепуганную служанку на поиски девицы. Когда появилась маменька Шарпийон, ни служанка, ни девица еще не вернулись. Сразу сообразив, что произошло, мегера стала громко причитать, призывая на голову Казановы громы и молнии, и тот почел за лучшее ретироваться.
На следующий день к Соблазнителю явилась служанка Шарпийон и заявила, что хозяйка ее при смерти и, быть может, не дотянет даже до вечера. Все обитатели дома рыдают горючими слезами и проклинают тот день, когда красавица встретила Казанову. Отведенную ей роль служанка сыграла виртуозно. Поверив каждому ее слову, Соблазнитель разрыдался. Ему было жаль убитую им Шарпийон, но еще больше жаль себя, ибо теперь английский суд наверняка приговорит его к смерти. Старая мегера найдет нужных двух свидетелей, подаст жалобу, и он окончит дни свои на плахе.
Преисполнившись сих горьких мыслей, венецианец сложил в шкатулку остатки драгоценностей, сверху положил прощальное письмо, в котором просил венецианского посланника известить о его смерти сенатора Брагадина, зарядил пистолет и, набив карманы кафтана свинцом, в сумерках вышел на улицу и направился к Темзе. Он намеревался подойти к перилам Вестминстерского моста и выстрелить себе в висок, дабы тело его упало в воду и тотчас пошло ко дну. Он не хотел, чтобы после смерти труп его попал в руки хирурга-анатома, как это нередко случалось с телами безвестных утопленников. Ведь у него в Англии не было ни родных, ни близких…
Возле моста Казанова встретил одного из своих знатных приятелей-англичан. Отрешенно-торжественный вид Соблазнителя поразил приятеля, тот принялся тормошить его и просить рассказать, что случилось. Некоторое время Казанова отмалчивался, но когда приятель предложил ему вместе поужинать,
Очутившись на свободе, он купил попугая, выучил его говорить фразу «Шарпийон — еще большая шлюха, чем ее мамаша» и поручил своему слуге несколько раз в день гулять с птицей по самым людным местам в Лондоне. Скоро над выдумкой Казановы смеялась вся английская столица, а старая мегера пригрозила снова подать на него в суд. К сожалению, попугая нельзя было осудить за оскорбление личности, ибо птица — существо безответное, а чтобы привлечь хозяина, нужны были два свидетеля, готовые подтвердить, что именно он научил птицу говорить эту фразу, а не купил ее уже говорящей. По словам Казановы, лжесвидетелей в Лондоне было хоть отбавляй, но всем им надо было платить, а этого ни Шарпийон, ни ее маменька делать чрезвычайно не любили. (Приятель Казановы Гудар также подрабатывал ремеслом лжесвидетеля.)
Казанова тяжело переживал историю с Шарпийон. Бывало, женщины отказывали ему, но никто и никогда не издевался над ним столь жестоко и в столь изощренной форме. Куртизанка Шарпийон уязвила его самолюбие, поколебала его веру в свою неотразимость, уничтожила его морально, заставив поступиться всеми своими принципами, высмеяла его щедрость, подорвала его здоровье, которым он дорожил и о котором неустанно заботился. По сути, она превратила его в анти-Казанову, ибо когда Соблазнитель наконец вырвался из ее паутины, в нем уже нельзя было узнать прежнего самоуверенного сердцееда. К счастью, увлечения Казановы никогда не были продолжительными, и здоровый эгоизм, любовь к самому себе взяли свое. Начав оправляться от полученного удара, он почувствовал настоятельную потребность утешиться.
Сначала таковым утешением стала Сара, будущая жена Гудара. Затем Гудар, продолжавший числиться среди приятелей Казановы, подыскал ему знатное, но нищее семейство, состоявшее из матери и пятерых дочерей, старшей из которых было двадцать два года, а младшей — четырнадцать лет. Семейство прибыло в Лондон из Ганновера, поэтому сестры получили от Казановы прозвище ганноверских барышень. Мать безуспешно добивалась от двора денежной компенсации за покойного мужа, а дочери утешали ее, пытаясь вести жалкое хозяйство. Когда Казанова явился к ним, семейство пребывало в крайней нужде: девочкам не на что было купить хлеба к обеду, а мать с минуты на минуту ожидала появления квартального, ибо не могла заплатить за комнату, и хозяин пригрозил заявить в полицию. Воспоминания о Шарпийон были еще свежи, поэтому Казанова напрямую предложил матери деньги в обмен на невинность ее дочерей. Но женщина гордо ответила, что ее дочери благородного происхождения и не станут заниматься проституцией. Понимая, что для любого вельможи заплатить ее долг квартирохозяину ничего не стоит, она стала взывать к милосердию Казановы, как уже до этого ее девочки пытались разжалобить нескольких придворных. Если бы история с Шарпийон была не столь свежа в его памяти, Соблазнитель, быть может, и расчувствовался бы, ибо, надо отдать ему должное, жалость ему была не чужда, особенно по отношению к женщинам. Но в то время он видел в каждой девице, просящей у него помощи, пиявку, готовую присосаться к его кошельку и ничего не дать взамен.