Казейник Анкенвоя
Шрифт:
– Он в трюме!
– крикнул с палубы катера Дмитрий Кондратьевич.
– Твою шкуру сучью отпевает!
– Это можно!
– орал Могила.
– Перец, ты как там? Целый?
– Порядок! Только почки отбили! Кровью с утра мочусь!
Перец держался бодро. Отвечал с фантазией. Обещанное право на жизнь пьянило его крепче спирта.
– Давай мне его сюда, вшивый анархист! - орал Могила.
– Инструкция тебе короткая! Четверо лохов тащат наверх продукты с Перцем! Там обменяемся на бабу Зайцева! Если что, я всех положу! Ты понял меня?
– Я понял, - отозвался Митя.
–
Дальше я слушать не стал. Я направился к люку, ведущему в студию. «Повар так повар, - согласился я по ходу на вакансию.
– Приготовлю ему реальную поганку. Если он сразу мне в глаз не выстрелит. Тогда поганка отменяется».
Люк был не заперт, о чем я и толковал еще на пристани командиру спасателей. Весь наш план изначально строился на этом. На внезапности моего появления во вражеском тылу. Я спустился по дюралевым ступенькам, сбросил брезентовый ранец и снял с крючка фартук Шагаловой. Потом я повязался фартуком, достал из ранца плоскую аптечку, оттуда стеклянный шприц, и навинтил на него иглу. Потом я положил медицинский инструмент в эмалированную кастрюлю. Потом наполнил кастрюлю водой и включил две конфорки. На одну шприц варить поставил, на вторую медный ковшик, заправленный молотым кофе из баночки, на которой изображены были четыре сразу ратуши. И каждая под надписью «Рига». Я тогда еще подумал: «Зачем в Риге четыре одинаковых ратуши?».
То есть, Бог знает, что вертелось в уме. Ибо весь я обратился в слух, и тело сверху до низа пронзал горячий стержень. Никогда прежде и после я не стоял так прямо у плиты. Я человек от рождения сутулый.
Хлопнула стальная дверь. Первые возгласы прозвучали невнятно. Потом стало тихо. Я погасил желание снять обувь, дойти до люка и подслушать, о чем внизу Могила с Перцем совещаются. Или за что они водку пьют. Вскипевшим кофе я наполнил большую чашку, и чуть не обварил себя.
– Ты куда пропал, святой отец?
Альбинос уже был за моей спиной. Но чашку я все-таки удержал и не обернулся.
– Я не пропадаю, Могила. Тебе повар нужен. Я повар.
– Удивительная вы личность, падре! Как это нас в детском доме учили? Призрак бургомистра бродит по Европе?
– Ты, Могила, тоже со странностями.
Теперь я позволил себе обернуться, не глядя, впрочем, на Могилу, и как можно более твердо поставил чашку на стол. Присевши подле, я достал сигарету.
– Позвольте огоньку вам поддать, - Могила чиркну зажигалкой.
Я прикурил. Попробовал кофе. Могила улыбался. Возможно, он своей боевой жене так не улыбался. Он был определенно рад моему появлению. Он смотрел на меня, позабыв даже пистолет Макарова опустить. Или Щукина. Кого-то из них.
– Ты не в тире, Могила. Ты на кухне, - сказал я ему, затягиваясь.
– Кофе будешь?
– Буду, падре! Все буду!
– Могила сунул пистолет за пояс, и обнял меня бережно, будто склеенную фаянсовую вазу.
– Водку буду! Ужинать буду с тобой! Базар вести буду с тобой!
– И с Перцем?
Могила покосился на кипящую кастрюлю.
– С Перцем я мужеложством
– Тебе уже напели. И ты уже против таких сношений.
– Я не против таких сношений. Но я и не священник, ты знаешь.
– Знаю, падре. И это правильно, что ты здесь. Иначе бы тебя заглушили Митя с Гроссмейстером. Им твои реформы хомут.
Могила хлопнул себя для наглядности по загривку.
– А Князю великому сказали бы, что случилось у бургомистра обострение. Типа язва лопнула. Или белка сразила на боевом посту. Что на ужин?
– Как договаривались. Две склянки морфия в растворе. Больше нет.
Светлые зрачки его потемнели. Были бы темные, заблестели бы.
– Верил, что праздник с тобой мне, писатель, - Могилу понесло.
– Показался ты мне. В автобусе не разобрал я тебя. Но после, когда я мусора заделал, показался ты мне конкретно. Есть в тебе что-то мутное. Ты как типа спящий вулкан. У тебя в копилке вроде как пепел, а под ним раскаленная лава булькает. И знай, что не заложник ты мне по жизни. Это Митяю ты заложник. Магистру твоему гнилому, продюсерам, издателям, критикам и прочей свадьбе на костях.
Пока его несло, я надел варежки Дарьи, снял кастрюлю с плиты и слил воду в раковину. Потом открыл брезентовый ранец, достал из него салфетки, достал резиновый жгут, и запечатанный цинковой пробочкой пузырек с питательным раствором, из каких делают капельницы. Этикетку Митя отпарил загодя. Цианида в его медицинском углу не нашлось, а снотворное действует медленно. Так мы прикинули с Митей: пока подействует, свою пулю я успею получить. Могила уже заткнулся, наблюдая пристально за моими приготовлениями. Я выложил теплый шприц на салфетку и взболтал пузырек.
– Сейчас только вмажусь, и пойду, выкину твою бешеную кошку за дверь. Могила в законе. Его слово крепче татарского первача, - поделился вор своими планами.
– Но я-то здесь?
– Нет. Сначала вмажусь.
Могилевский закатал рукав, и вытянул обнаженную руку.
– Если тебе нужнее повар, я останусь, Могила. Если тебе нужней сестра милосердия, она еще в залоге, а я пошел.
– Ладно. Мы не гордые.
Могила перетянул жгутом выше локтя левую руку, в правую руку взял шприц, пронзил иглой крышку, набрал в стеклянную трубочку питательный раствор, и надавил на поршень, выпустив лишний воздух. Обе руки у Могилы оказались тогда заняты, и это был мой шанс. Наклонившись к Могиле, я выхватил пистолет у него из-за пояса. Могила спокойно сделал себе укол, развязал жгут и посмотрел на меня. Глаза его были снова прозрачны и спокойны, точно воды Красного моря в октябре.
– Ты же не выстрелишь, падре. Слабо тебе выстрелить.
– Нет, - согласился я, отступив к плите.
– Не выстрелю. Слабо мне выстрелить.
– Я так понимаю, глупо ждать прихода, - альбинос улыбнулся.
– Что за бурду я вколол себе?
– Витамины.
– Зря. Не знаешь ты, падре, кто за тобой стоит.
– Я знаю, кто за тобой стоит, Могила.
Из люка позади Могилы уже выбрались Матвеев, Дмитрий Кондратьевич и еще трое спасателей. Я спрятал оружие в карман дождевика. Могила кивнул мне и медленно вытянул стилет из голенища.