Казейник Анкенвоя
Шрифт:
– Надо поговорить, - хрипло выдавил Словарь.
– Валяй, - согласился я без особого энтузиазма.
– У тебя сколько времени?
Словарь встряхнул запястьем с рыжими котлами.
– Пятнадцать двадцать.
– У меня десять. Но в минутах.
– Прикажи своим, - Словарь кивнул на похоронную команду.
Я жестом подозвал уголовника с татуировкой на лбу. Тот, поддержавши фасон, вразвалочку подкатился и небрежно махнул пятерней у козырька.
– Штаб-фельдфебель Дикий.
– Веди бойцов, штаб-фельдфебель. В казармах по случаю траура уставные отношения отменяются. Флаг приспустить. Всем братьям за упокой Могилы по литру шнапса и полудюжине пива
– Это по-нашему, капеллан, - золотые коронки фельдфебеля тускло блеснули в пелене.
– Кто будет скалиться, тому в зубы. Кругом.
Фельдфебель серьезно и по-военному отдал мне честь, развернулся четко. Отряд быстро составился в колонну по четыре, и через минуту его не стало.
Унижение Словаря в глазах орденского братства было продиктовано сугубо воспитательной мерой, и совсем не в отношении Словаря. Словарь загнулся вместе с альбиносом. Каждый брошенный в Могилу камень срикошетил по влиянию Гроссмейстера на бытовых и рецидивистов, объединившихся под флагом, пошитым из расовых предрассудков и княжеских ассигнаций. Но я слишком понимал: Орден без наводимой рукою Могилы и Перца с Лавром железной дисциплины, за сутки обернется в армию насильников и мародеров. Лавра попросту не достанет, чтобы удержать в повиновении банду отщепенцев, которых междоусобица их собственных главарей лишила единящей веры в святость и обязательность какой-то миссии. Любой. Какой угодно. Хоть миссии освобождения Иерусалима от китайцев. Но я обязан был вернуть им такую веру.
Вогнать их в казармы, напоить, осудить, почтить, и занять работой. И занять образовавшийся вакуум в их мозгах иллюзией продолжения чего-то. Хоть на сутки, на двое. Пока они сами не займутся спасением собственных шкур.
– Ты лучше выкладывай, коли потребность - напомнил я нервно курившему Словарю.
– У меня осталось восемь из десяти. У тебя примерно столько же.
И Словарь заговорил. Говорил он минут шесть без остановки. О том, что я друг его пожизненный. Что в мыслях его не роилось губить мой уклад. Но все в его нутре подсказывало, что я должен здесь оказаться. Что настанут роковые часы, когда я только смогу выправить стечение. Спасти его от пагубы. И так оно и случилось. И теперь я, собравши всю власть в своих кулаках, организую здесь полный хаос. Главное, что уголовников сдержу. Они охраняют периметр и дворы цехов, а там все. А я выручу. Я талант. Он за меня ручается. Всю эту пургу он высадил одним духом, и объявил, что теперь ему надобно срочно в кадры. В кадрах бедлам. Среди контрактов черт ноги переломает. Наконец, он заткнулся. Минуту ушла на молчание и очистку моих сапог от налипшей глины. Еще около тридцати секунд пошло на мое пророчество:
– Борис Александрович тебя имеет, Словарь. Закон прибавочной стоимости. Чем больше фабриканты прибавляют конторским, тем дороже им стоит контора. За это фабриканты имеют конторских служащих. В каждое отверстие он тебя имеет, Словарь. Но кончит не он, а ты. Где-то по дороге к лимузину ты кончишь. На мусорной свалке. Ты набираешь вес прямо пропорционально увеличению объемов производства RM 20/20. Тяжелые словари лишний балласт. Потому их сбрасывают со счета.
Словарь только усмехнулся:
– Это тебе кажется, что ты все знаешь, дурашка.
Точно дуэльный барьер, я бросил между нами использованный для сапожного очищения грязный черенок. Мы со Словарем разошлись, и более не сходились.
Пикировка наша совсем была бы напрасна, если бы не купеческая восточная пословица: «Собака лает, караван идет». Отстраненный мной от постыдной экзекуции штык-юнкер на пару с шефом безопасности
ТРОМБ
После полуночи в резиденции бургомистра мы на троих гоняли растворимый кофе с галетами. Лавр степенно докладывал о ходе казарменной перестройки:
– Две казармы из трех на бревна раскатали. Плот слоеный пятьдесят на сорок пробили скобами. Бревна в два наката обшили доской.
– Доски откуда?
– Штаб разобрали. Что там планировать?
– А винный погреб?
– Погреб цел. Над ним клозет поставили временно.
– Это пока его фекалиями не затопит?
– Пока не отремонтируют. Я лично замок навесил.
Лаврентий замолчал, переливая кофе в блюдце. Его какое-то школярское ожидание похвалы от наставника, да еще в присутствии возлюбленной, полагалось оправдать.
– Находчиво, - вырвалось из меня отчего-то именно вслух признание его искрометной фантазии.
– Хрен бы мой котелок такое сварил.
Вьюн поперхнулась, закашлялась, выскочила вон, прибежала назад и брякнулась на диванчик.
– Не в то горло. У меня их два.
– По спине надо постучать, и все пройдет, - отсоветовал штык-юнкер.
– Что пройдет?
– Вьюн, вскочивши с диванчика, подлетела к столу, звонко шлепнула по спине Лавра, выхватила у него блюдце и, развернувшись, точно дискобол вокруг собственной оси, метнула в дальний угол предмет казенной сервировки.
– Улетело. Жаль. А что все, Лавочка? Что все должно пройти? И у кого пройти? Ты о чем? О наших отношениях, или вообще об отношениях?
– Сядь, - сказал я Вьюну.
– И заткнись.
– Я-то сяду!
– продолжала бушевать Анечка.
– Я-то заткнусь! Только пусть мне этот лом сознается, какая сука ему напела, что кофе из блюдца пьют!
– У нее был трудный день, - извинился Лавр за возлюбленную.
– У меня был трудный день!
– Вьюн разошлась не на шутку.
– У бургомистра был трудный день! Даже, ты удивишься, Лавочка, у Могилы был трудный день! Но кого из нас ты нашел дующим кофе из блюдца?
– Тогда выйди, - сказал я Вьюну.
Она вышла, громко хлопнув дверью, обитой войлоком. Мы с Лаврентием закурили.
– Женщины, - заметил он философски.
– Точно, - согласился я с философом.
– Но ты про плот не закончил.
– Штабная доска разошлась на днище. Вопрос. Где доска на палубу?
– Когда в казарму вернешься, часовню вели разобрать.
– Уже. Согласно распоряжению игумена.
Хитрость и простодушие, доверчивость и постоянная опаска, бесшабашная щедрость и скупой расчет. Порой удивительно разбросанные черты заключает в себе славянская натура, подобная оркестру, где отыщется всякий инструмент.
И уживается такой оркестр без любезных умам русских писателей внутренних конфликтов, и не ведают его инструменты, когда вступать, а так. Импровизация.