Казейник Анкенвоя
Шрифт:
– Раскольники пьяные в соску. Пора линять. Одевайтесь. Быстрей.
– Откуда у вас мундир?
– Анархисты ночью сбросили с тачки у понтонов. Митя дословно им велел передать, чтобы «мертвые сами хоронили своих мертвецов».
– Похоронили?
– Так оставили. Воронам на расклев.
– Каким воронам, Болконский?
– Фигуральным. Некому было Киреева погребать. Чревоугодник всем велел задние стенки на ковчег скорее ладить. Щели ветошью муровать, и дегтем замазывать. Ему архангелы свыше о грядущем потопе донесли.
Он размотал медный
Брюки пришлись мне впору. Китель, испачканный бурыми пятнами засохшей крови, я колебался примерять.
– Другой амуниции нет, - предупредил меня граф.
– Вашу одежду сожгли в котельной как бесовскую. Кинули в печь за телом убитого.
Облачившись в китель, я застегнул орлиные пуговицы. Спустя уже минуту мы с Болконским очутились за пределами пивного заводика, и спустились к воде. На волнах покачивался товарный вагон с отверстиями для гребных досок. Вагон держался у берега на двух канатах, привязанных к сваям, зарытым в почву под разными углами. Тут же на берег была втянута надувная лодочка. Во внутреннем кармане лодочки я нашел пачку сигарет, газовую зажигалку и флягу с водкой. Рядом лежал на боку подвесной мотор. Лодочку мы спустили на воду, мотор на нее насадили. Я присел на упругий борт, хлебнул из горлышка и закурил. С какой целью Болконский взялся отвязывать вагон, мне было не ясно.
– Зачем?
– спросил я контрразведчика.
– Топить лишние хлопоты. Проще взять на буксир.
– Зачем?
– Иначе, погоня.
– Оставьте, граф. Моторная лодка вдвое ходит быстрей. Да и сектантов из пивного завода из пушек не выбьешь. Ковчег их шанс на спасение, если остров затопит.
– Под вашу ответственность.
Контрразведчик бросил узлы и вернулся в лодочку. Я запустил мотор, сел за руль и направил быстроходное наше судно в море. Курс я взял напропалую. В пленке сплошного дождя ориентироваться мне было не на что. Болконский тоже выпил из фляги, закусив каким-то сухариком.
– Вы для чего меня спасли?
– спросил я графа.
– Еще не спас. Правее берите, - ответил он.
– Комбинат правее.
– Голубица распорядилась?
– Там нас ждут.
– Нас или меня?
– Вас, - нехотя, сознался граф.
– Но это не относится. Мы пара. Благородное сословие. Белая кость. Мы друг друга держимся.
– Допустим, - я взял правее.
– А графа-то, чай, для солидности присвоили, Болконский?
– У меня родословная, - буркнул контрразведчик.
– У всех родословная. Даже у собак родословная. Вы зачем язык отрезать мне хотели, Болконский?
– Ничего личного, - мой спаситель еще отхлебнул из фляги.
– Когда пытка электричеством или еще иглу раскаленную под ноготь загоняют. Или суставы дробят. Вы дилетант. Могли бы выдать, что я ваш резидент.
– А вы мой резидент?
– Славянский. Профессия. Четыре года внедрялся. Вплотную к Чревоугоднику. Подрывную деятельность вел.
– Значит, еще и подрывник, - я закурил, удерживая одной рукой верное направление.
– Покойный Марк Родионович,
– Двадцать лет под легендой. Глубокая консервация. Даже магистр не знал о моем существовании. Пришлось раскрыться, когда ваша жизнь оказалась на волоске. Теперь на законный отдых.
– Понимаю. А если бы Чревоугодник меня сразу казнил?
– Исключено. Николай исповедует противление насилию злом. Он бы вас горючкой велел окатить, привязал бы к шесту на плотике, затолкал бы его подальше от берега, и ждал бы, когда в него молния попадет.
Болконский перебросил мне флягу. Моя почтальонская форма уже вымокла, и я допил водку для согревания.
– Как же Семечкин с такими нравственными правилами убийцу ко мне послал?
– Киреев психопат. Религиозный фанатик. Он сам себя подослал. Наслушался проповедей Чревоугодника. А, Никола, Бог знает, что несет, порой, в пьяном угаре. Раскольники народ мирный. Стекла побьют и разойдутся. Жестокость в общине только на мне держалась. Это у меня профессиональное.
– Разумеется. Выпьем за это, - я выкинул пустую флягу за борт.
– Для чего же ты язык мне хотел отрезать, сучий ты сын, коли разоблачение тебе никакой реальной опасностью не грозило? И кто бы меня пытал?
– Пытал бы я. Это профессиональное. А, сломайся вы, меня бы остракизму подвергли. Четыре года внедрения насмарку.
Мне вдруг захотелось челюсть ему сломать. Приступ ярости накатил. Но я сдержался. Слишком я много повидал насилия за последние дни, чтобы челюсти ломать. Сквозь пленку дождя пробился, наконец, и массивный корпус химического концерна. Больше слов я на Болконского не тратил. Это его встревожило. Болконскому хватило ума понять, что я на него разозлился. И разозлился всерьез. И возможны последствия. И надо срочно поддержать свой профессионализм. Свою изумительную ловкость, которая пригодится мне в будущем.
– Пока эти олухи пивом наливались, я закончил подготовку основной фазы возмездия, - поделился Болконский провернутой операцией.
– В кармане вашего плаща записку оставил. «Сочтись за меня, Лаврентий». Скоро ваши бойцы нагрянут в пивной завод. Записку найдут в котельной обязательно.
Плащ рядом с печкой, где кости Матвеева. Тогда ваше предупреждение исполнится, господин епископ.
– Ты же сказал, что сожгли одежду мою. Соврал, что ли?
– Для дела. Если враг не сдается, его уничтожают.
Болконский был прав. Славяне, конечно, в пивной завод наведаются. Вьюн со штык-юнкером обшарят весь архипелаг в поисках меня. В архипелаге всего шестерка островов не затопленных осталась. С которого начнут, поди угадай. Если пивной остров хотя бы вторым в очереди окажется, тогда скверно. И хуже всего, что Вьюн в этой бойне примет участие. Она привязалась ко мне. Кто знает, на что она способна в отчаянии? Я заглушил мотор.
– Перо, бумага есть?
– Имею, - воспрянул резидент оттого, что я с ним опять заговорил.
– Шариковая ручка. Но только синяя. Записная книжка, но со всеми контактами.