Каждая минута жизни

Бедзик Юрий Дмитриевич

Рейч ответил, что, если сюда принесут минеральной воды, он готов подождать.

Бетти, напротив, сказала, что с удовольствием покопается в книгах. Тем более, что Николай вчера говорил о редких немецких изданиях, имеющихся в их библиотеке.

Карнаухов выглянул в приемную и попросил Марьяну открыть пару «минералок»… И когда она внесла на подносе две запотевшие бутылки и сияющие фужеры, картинно предложил Бетти свой локоть и сказал, что он только отведет гостью в библиотеку и тут же вернется.

Рейч и Валькирия остались одни. Рейч хмурился. Нет, не напрасно он упрекнул господина Карнаухова за опоздание машины, видно, здесь опоздания вообще считаются нормой.

Но, в конце концов, они — гости, и дело хозяев заботиться о них. Беспокоило другое — мысль о Богуше. Если бы не Валькирия, пошел бы сейчас же его разыскивать. Извинился бы, что так получилось. Вчера жена буквально заставила пойти в театр. Говорила, что нельзя ломать программу, что она едва ли не с рождения мечтала увидеть Киевский театр, словом, настояла на своем. Он не смог отказать ей. Да и не хотелось затевать ссоры. Хотя понял сразу: все было ею задумано именно так. И она своего добилась.

Валькирия тоже чувствовала себя не в своей тарелке. Сидя в кресле, нервно листала журналы.

— Эти люди живут слишком неторопливо, — нарушила она затянувшееся молчание. Закурила, стряхнула в пепельницу пепел. Глаза ее сузились, она выжидательно посмотрела на Рейча. — Воистину славянский характер.

— Ты преувеличиваешь, — буркнул Рейч. — Мне нравится их спокойствие. В нем есть что-то деловое, определенное, вера в свои силы.

— Не разделяю твоих слишком горячих симпатий, Герберт, — бросила раздраженно Валькирия. — Неужели ты не замечаешь, что они просто игнорируют нас? Это ожидание, это оскорбительное поведение доктора Рубанчука…

— Мы тоже не святые.

— Ты гость, Герберт! — воскликнула жена.

— Вальки, давай оставим этот тон, — досадливо поморщился Рейч. — У них свои планы, своя работа…

В кабинет вошла женщина. В ее темных глазах дрожала настороженность. Скромно поздоровалась, извинилась за вторжение, просто в приемной никого не оказалось, а она услышала голоса и решила, что Андрей Павлович уже здесь.

— Мы тоже его ожидаем, — ответила Валькирия.

Женщина села около двери с намерением во что бы то ни стало дождаться Рубанчука. Рейч внимательно и с интересом разглядывал ее, и вдруг лицо его подобрело в широкой улыбке:

— Извините, мадам, вы случайно не актриса?

Женщина вздрогнула, посмотрела на Рейча, перевела взгляд на Валькирию и неохотно ответила, что она действительно работает в драмтеатре. Зовут ее Валентина Порфирьевна Заремба.

Рейч привстал, поклонился, назвал себя, представил свою жену.

— Герберт, — вдруг оживилась Валькирия, окинув заинтересованным взглядом Валентину, — да это же главная героиня вчерашнего спектакля! — Она одарила актрису благожелательной улыбкой. — Я вас сразу узнала.

— Вы прекрасно играли! — с легкой патетикой произнес доктор Рейч. — Мы с женой в восторге!

— Спасибо, — скромно ответила Валентина. Ей уже давно было не привыкать к восторженным отзывам зрителей.

Рейч не лукавил. Ему и в самом деле понравилась игра фрау Валентины. Он любил искусство, и в театре становился чувствительным человеком. И вот такая счастливая встреча. Вчера на сцене он увидел отличную актрису, а сейчас мог поговорить с ней, ощутить, так сказать, ее сущность, поинтересоваться настроением, ее вкусами, привычками, рассказать и про свой театр в Ульме. Вот недавно там давали «Разбойников» Шиллера. О, Моор, Моор!.. На Рейча словно повеяло ароматом дорогих духов, специфическим запахом обивки кресел, холодком оркестровой ямы. Они сидели с Валькирией в ложе… Рядом герр Шнабель, статс-советник министерства юстиции. По его старческим щекам катились слезы восторга. Да, искусство могучая сила, оно заставляет забыть обо всем и в то же время бередит старые раны в душе. Если бы можно было только восхищаться тем, что происходит на сцене и не страдать собственной болью…

Рейчу стало немного грустно.

Молчала и Валентина. Словно оцепенев, она смотрела в окно, не слыша похвал в свой адрес. Рейч понял, что ей сейчас не до разговоров о театре.

— У вас что-нибудь случилось? — осторожно спросил он.

— В клинике лежит моя дочь, — повернулась к Рейчу Валентина. В глазах ее было столько боли, что ему стало не по себе.

— Что-нибудь серьезное? — он сочувственно покачал головой.

— Серьезное… Почки…

— Бедная девочка.

— Воспаление перешло на вторую почку, — Валентина прижала руки к груди. — Не знаю, просто не знаю, что будет. — Внимательно посмотрела на Рейча. — Я вижу, вы врач?

— Да. И моя супруга — тоже.

Валентине от этого известия словно полегчало, она теперь могла говорить откровеннее, могла задать самый тяжелый вопрос: почему Рубанчук не хочет взять ее почку для дочери? Так делают все матери, она читала об этом в журналах, есть сотни случаев.

— Сейчас от такой практики отказываются: слишком рискованно для донора, — вмешалась Валькирия. — Но вы, конечно, можете требовать.

— Мне сказали, что нельзя из-за моей желтухи…

— Желтуха? — поднял брови Рейч. — А-а, болезнь Боткина! — вспомнил он и отрицательно закачал головой. — Нет, тогда, к сожалению, ее почка полностью исключается. Есть строгое правило: жалость к больному не должна преобладать над здравым смыслом. Право на жизнь принадлежит всем. Вот, например, я когда-то, еще в годы войны, отказался от переливания крови одного мальчика раненому офицеру. Кровь была абсолютно пригодна по группе, по резусу, других запасов не было, а операция продолжалась больше четырех часов. Но у этого ребенка, из местных… — Рейч виновато кашлянул, — уже почти ничего не осталось в организме, упал пульс, и я взял на себя смелость отказаться от дальнейшей трансфузии… То есть, извините, переливания. Кровь дал один из санитаров, огромный баварский детина, который мог быть донором для десяти умирающих. Но ребенка я спас. И за это на меня написали донос в гестапо. Только вмешательство высокопоставленного родственника отвело от меня большие неприятности.

— Вы переливали своим офицерам кровь детей? — вскинула голову Валентина и с ужасом посмотрела на Рейча. Она вдруг представила свою Светочку…

— Я выполнял приказ, мадам, — совсем растерялся Рейч, поняв, что рассказал не то. — Но где только можно, я смягчал ситуацию…

— А что говорит господин Рубанчук? — поспешила замять неловкость от неуместного откровения мужа Валькирия. — Насколько я понимаю, именно с ней, с вашей дочерью, он собирается произвести эксперимент с применением новой сыворотки?

Слово «эксперимент», так спокойно и равнодушно произнесенное женой Рейча, ножом резануло Валентину. Значит, ее Светочка действительно превратилась в жертву честолюбия Рубанчука?..

— Не волнуйтесь, мадам, — заметив реакцию Валентины, сказал Рейч. — Я уверен, что доктор Рубанчук сделает все возможное для спасения вашей дочери.

Рейч понимал, что разговор неожиданно перешел в другую плоскость. Вместо того чтобы утешить страдающую мать, они невольно внесли в ее душу сомнение. Рейч был излишне чувствителен, знал этот свой недостаток и всю сознательную жизнь стремился преодолеть в себе «интеллигентскую слабость», из-за которой еще со времен войны имел немало неприятностей от коллег-медиков.