Каждая минута жизни

Бедзик Юрий Дмитриевич

Клинке сел на свое место и начал нервно перебирать бумаги на столе. Этот Клинке, сущая мокрица, который почитал бы за великую честь быть приглашенным в дом доктора Рейча, сейчас словно набычивается, принимает важный вид, так ему, видно, приятно ощущать свою власть, выказывать сочувствие великому ученому.

— Мадам, — с подчеркнутой мягкостью обратился он к Валькирии и отвел свой взгляд в сторону, в угол строгого, пустого кабинета. — Я разделяю вашу тревогу. Тем более, что мы с вами всегда придерживались одних политических взглядов. Не так ли?

— Всегда, господин Клинке, — покорно согласилась Валькирия.

— Помните,

я был когда-то у вас дома? По делу ограбления ресторана на вашей улице. Ваш сын Вальтер был тогда еще мальчишкой, этаким увальнем, румяным, толстеньким. Он, помнится, поразил меня своей непосредственностью… Как сейчас вижу, вбегает в кабинет господина Рейча с миниатюрной такой винтовочкой…

— Кажется, у него был автомат, — перебила Валькирия.

— Да, да, автомат. Старый шмайссер времен войны. — Советник Клинке получал истинное наслаждение, затягивая разговор, он видел, как терзаются его посетители, и поэтому каждую минуту своей безобидной болтовни впитывал в себя, как ароматный эликсир. — Подбегает ко мне этакий добродушный бутуз, направляет на меня оружие. Я в ужасе замираю в кресле. А он кричит, требует, чтобы я поднял руки. Мне даже не по себе стало. Я вдруг подумал: «А что если там настоящая пуля?»

Рейч заерзал на стуле, лицо его искривила гримаса недовольства. И, не сдержавшись, он бросил довольно резко, что такие игры ему не по душе. Любая игра в убийство, в войну несет в себе нездоровое начало…

— Да, да, вы, конечно, правы, господин доктор. Дети, как взрослые. Играют с оружием, пока в один прекрасный день не начинают стрелять настоящими патронами. Собственно, так воспитывается желание убивать.

Сказано было слишком смело, в духе едва ли не красной прессы, по крайней мере, так любили ораторствовать представители соци, то есть социал-демократической фракции в бундестаге. У Валькирии брезгливо дернулись губы:

— Вы хотите сказать, что мы… то есть родители… с детства приучали нашего Вальтера к насилию, к убийству?

Клинке разрешил себе с минуту помолчать, внимательно разглядывая кончики своих пальцев. Затем он раскрыл тонкую папку и заговорил с судейской суровостью:

— Господа, к сожалению, мне выпала грустная миссия познакомить вас с некоторыми материалами… Прокуратура земли Ганновер возбудила следствие по делу вашего сына Вальтера Рейча. — В голосе Клинке зазвенели стальные нотки: — Он обвиняется в том, что пятого августа этого года принял участие в нападении на банк и в убийстве полицейского. Ваш сын выполнял функцию прикрытия. Он был вооружен американской винтовкой. Когда предупрежденные заблаговременно полицейские блокировали здание банка, ваш сын, участвовавший в нападении, дома начал стрелять и убил капрала Густава Арно… Мне очень больно, господа, но вы должны быть готовы к самому худшему. По предварительным следственным данным вина за убийство полицейского ложится в первую очередь на Вальтера Рейча, на вашего сына…

Вот так все и произошло. Вызвали, уведомили, официально предупредили. Никакой грубости. Клинке вообще не умел грубить. Ему было даже жаль господина Рейча и его супругу, он сочувствовал им, проводил до двери, пожал руку доктору, поцеловал ручку мадам Валькирии. Успокойтесь, мол, господа, следствие еще продолжается, полицейский мог и сам по дурости попасть под шальную пулю, парни же молодые, неопытные. Но может возникнуть политический скандал, будут запросы в парламенте, левые, конечно, станут все это раздувать…

Короче, все не так катастрофично, как могло показаться на первый взгляд. Дело будет тянуться долго, господа могут ехать в Россию, здесь, в Ульме, есть кому побеспокоиться о глупом, задиристом парнишке Вальтере.

И они поехали.

Но вот теперь из-за абсолютно вздорных причуд Герберта над Вальтером снова нависает серьезная опасность.

Вчера, после возвращения из театра, Валькирия воспользовалась тем, что муж отправился принять душ, и сняла телефонную трубку. В гостинице «Интурист» приятный женский голос дал ей номер телефона туриста из Федеративной Республики Германии. Валькирия не стала записывать его, положила трубку и снова набрала нужный номер. Услышала настороженное:

— Вас слушают. Говорите.

Тот, кто был на другом конце провода, по-видимому, ожидал ее звонка. Отозвавшись, он словно притаился.

— Добрый день, — произнесла Валькирия и невольно оглянулась на дверь. — Извините, что нарушаю ваше спокойствие.

— Вы должны были нарушить его еще утром.

— Я не могла найти удобный случай…

— Какие новости?

— Герберт серьезно увлекся работой их института.

— Это все?

— Ему предлагают принять участие в совместной операции.

Хриплый мужской голос властно загудел:

— Ни в коем случае! Только в Ульме.

— Но Герберт буквально потерял голову.

— Неужели я должен объяснять вам ситуацию? — рассердился мужчина. — Это будет скандал!

— Понимаю… Я сделаю все, что будет в моих силах, но это нелегко, уверяю вас.

Трубка словно потяжелела, какое-то мгновение она молчала, затем отозвалась злобно, с угрозой:

— Не думайте, что господину Либу легко вытаскивать вашего сына.

— О, господи!.. — простонала Валькирия. — Вы же обещали помочь!..

— Это зависит не от меня, а от вашего мужа. Надеюсь на хорошие известия.

— Умоляю вас…

— Только хорошие известия, — еще раз повторил мужчина и в трубке раздались короткие гудки.

Валькирия посмотрела на дверь, за которой только что исчез ее муж и решительно сказала себе, что никакой совместной операции не будет. Это — окончательно. Чего бы ей ни стоило…

10

Весна сорок третьего. Наши наступают. Лазарет трясет теперь, словно в лихорадке. Раненые лежат в коридорах, в вестибюле, даже в гараже. Ходить в город стало небезопасно, чувствую, что за мной следят.

Рейч предупредил меня: «Самоубийство Шульце насторожило гестапо. Будьте предельно внимательны, доктор!»

Я лежу в своей каморке, не раздеваясь. Каждую минуту могут позвать наверх: выносить тяжелораненых.

Не спится. В горло врезается воротник френча, который мне недавно выдали. Он принадлежал немецкому офицеру. Кончиками пальцев ощупываю твердый комочек в воротнике. Прошедшей зимой, после одной операции, Рейч быстро всунул в мою руку маленькую ампулку: «Циан… Зашейте… Если они вас возьмут, это лучший выход…» Теперь я жил с этой ампулкой, спал, ел, ходил по палатам, выходил за ворота, смело смотрел в глаза начальнику госпиталя Штумпфу. Стеклянный комочек стал для меня крепче, чем лобовая броня танка. Я мог защититься им в любую минуту.