Казнить нельзя помиловать
Шрифт:
– Баб! Что случилось? – спросила я с порога.
– Ничего страшного, Сонюшка, – как всегда, ответила бабушка.
– Повестка пришла, – все еще дрожащим голосом объяснила мама.
Мама у меня – большая трусиха. Она делает проблему из ничего и умудряется споткнуться на ровном месте. Даже удивительно, как она умудрилась жизнь прожить, двоих детей родить… впрочем, с бабусиной помощью – а живет прабабка с нами – горы свернуть можно. А вот я, как говорят все в семье, больше похожа на бабусю, чем на мать. Этим и горжусь немало.
Выяснилось, что повестка эта – не повестка, а всего лишь извещение – вызов в учреждение с грозной аббревиатурой МВД. Дело все в том, что прадед мой, бабусин
Я сразу оценила ситуацию. Явиться по извещению нужно бабушке. А она идти отказывается. Да еще и маме выговаривает – зачем, мол. Вот хоть убейте, не понимаю, отчего бабушка так против реабилитации мужа. Ведь каждому ясно, что сидел, как и тысячи тогда, без вины. А она – не ходите, не пишите, все равно человека не вернуть, а трепать его память не позволю. Я бабушку люблю, но сколько же у нее упрямства!
Наши с мамой уговоры ей как мертвому припарки. Не пойду – и все тут. И только когда я заявила, что приду туда сама и скажу – мол, не в уме бабка, я за нее, – бабушка неожиданно согласилась. Посмотрела на меня фирменным своим взглядом – аж мурашки по коже, но спорить не стала. Кивнула величественно и ушла в кухню. Загремела посудой, и вскоре донесся до нас запах булочек с корицей. Все ясно – переживает бабуся. Она когда чем-то расстроена, всегда эти булочки печет.
– Сонюшка, – робко попросила меня мама, – иди завтра с ней. Мало ли что…
Я кивнула. Действительно, мало ли что. Разволнуется или еще что… возраст ведь уже. У меня завтра первые три пары – лекции. Пропущу, не впервой…
Ночью я долго не могла уснуть, ворочалась. Всплывали в голове первые, обрывочные детские воспоминания, пересуды соседок, мамины рассказы. Прабабушка моя Галина Александровна – женщина судьбы обычной для того времени. Она – ровесница революции, как модно было когда-то говорить. Ну, и крестница ее – не без того. Коренная москвичка, рабочая косточка, дочка слесаря, вышла замуж в тридцать шестом, да так удачно – молодой преподаватель Сергей Валуев не только любил ее без памяти, но и подавал надежды в научном плане, собирался защищать диссертацию. Живи да радуйся… они и радовались, пока Сергея не арестовали – перед самой войной. Бабка осталась с тремя детьми на руках, а через три месяца – уже военной дорогой – их выслали в эту вот зауральскую глухомань. Всю жизнь бабушка проработала медсестрой, детей на ноги поставила и каждому из троих высшее образование дала, потом внуков нянчить помогала… Что говорить – такие вот скупые строки автобиографии может написать о себе едва ли не каждая первая женщина, жившая в середине двадцатого века в большой стране, которая за век этот дважды меняла свое название. Впрочем, как ни назови страну – смысл от этого не меняется. И за привычным обликом невысокой сморщенной старушки часто слышится мне … скажешь – поступь истории, так слишком пафосно будет.
Но о пафосе я не думала, провожая бабушку ранним майским утром на тенистую улицу со скромным названием Трамвайная. Адрес, указанный в извещении, знали в нашем городе все, кроме разве что грудных младенцев. Правда, произносили по-разному: молодежь – привычной скороговоркой, как любой другой адрес, а те, кто постарше, – оглядываясь по привычке и вжимая голову в плечи.
Бабушка – маленькая и сухонькая, в скромном темно-синем платье и белом платке – бодрым колобком катилась по улице. Я порой с трудом за ней поспевала. Мы подошли к двухэтажному зданию в глубине двора, и я потянула на себя тяжелую дубовую дверь, пропуская бабушку вперед. Внутри было прохладно и пусто, солнечные пятна лежали на ступеньках лестницы. Я трогала пальцами дерево перил и думала о том, что, несмотря на пугающее название, здесь довольно-таки уютно.
Перед нужной нам дверью никого не было. Мне вообще казалось, что во всем этом большом доме мы одни, ни души кругом, и ни часового с винтовкой, как почему-то представлялось мне, ни строгих людей в форме… Фу-ты, Господи, книжек, что ли, старых начиталась?
Бабушка остановилась перед дверью и покачала головой.
– Не пойду я. Давай-ка, дорогая, обратно…
– Не дури, баб… – шепотом возмутилась я. – Иначе я одна пойду…
Мне почудилось на мгновение, что у нее дрогнули уголки губ. В полутьме коридора казалась она очень бледной и какой-то непривычно растерянной. Я решительно постучала и после короткого «Да-да» дернула на себя ручку двери.
Ничего такого страшного в этой комнате не было. Стол, четыре стула, молодой лейтенант, согнувшийся над кипой бумаг. Он оказался даже вежлив, этот человек в форме, – встал при нашем появлении, предложил нам сесть и только после этого осторожно вынул из пальцев бабки слегка помятое извещение. А я отошла к окну. Здесь – не мое дело.
Пока лейтенант рылся в толстой папке, я неотрывно смотрела на бабушку. Она сидела с таким суровым видом, что на минутку мне показалось: сейчас начнет она отчитывать этого молоденького парня, как нашкодившего мальчишку. Губы ее беззвучно шевелились, а взгляд был почти неподвижен.
Лейтенант нашел, наконец, нужный листок, вынул его из папки, несколько секунд вчитывался в него, словно буквы не мог различить. Потом поднял глаза на бабушку:
– Сергей Михайлович Валуев? – спросил он. – 1912 года рождения?
– Да, – строго сказала бабушка.
– Место жительства до применения репрессии – Москва?
– Да, – сказала бабушка.
Лейтенант спрашивал ее о чем-то еще, называл какие-то статьи и пункты указов – я не слушала. Отвела взгляд в окно и погрузилась в пучину странного оцепенения. Солнечные лучи метались по стеклу, воробей орал за стеклом. Я рассматривала эту комнату и пыталась представить себя в ней. Вот если бы я тогда… я бы им… А потом украдкой скрестила пальцы – пронеси, Господи, избавь меня от такой участи.
Лейтенант вытянул из ящика стола какие-то бумаги и заполненную квитанцию. Потом откашлялся, встал и одернул форму. И – словно робот, четко, официально и равнодушно – проговорил:
– На основании статьи третьей Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» от 1991 г. Валуев Сергей Михайлович, осужденный пятого мая тысяча девятьсот сорок первого года, мера наказания – расстрел, реабилитирован.
Я вздрогнула и, вынырнув из бурлящего потока мыслей, посмотрела на бабушку. Лицо ее было совершенно белым, и я рванулась к ней, выдирая из кармана джинсов валидол. Лейтенант меж тем говорил что-то о какой-то компенсации, называл сумму и протягивал бабушке квитанцию, бумагу, еще что-то…
– … вы можете получить деньги в комнате номер три по этому ордеру. Компенсация за…
– Компенсация, – странным, не своим, мертвым голосом сказала бабушка. – Компенсация…
Она взяла из рук лейтенанта квитанцию и пару секунд сжимала ее в ломких пальцах. Потом отстранила меня, снова повторила, уже громче:
– Компенсация…
Резким, размашистым движением разорвала она квитанцию и швырнула ее в лицо лейтенанту. Сказала почти беззвучно:
– Сволочь…
И, не замечая меня, пошла к выходу.