Кесарево свечение
Шрифт:
Пес повеселел и даже положил глаз на соседку Фёби, трехлетнюю девушку одной с ним крови. Чтобы укоротить эту сентиментальную историю, просто скажу, что Фёби родила мальчика и девочку и мальчика отдали нам на воспитание…
Старые клавесины
Все это произошло уже не в жанре неторопливого повествования, а в более нервном ключе; на второй день после похорон Игоря в моем доме появились гости: люди нового века Слава и Какаша, а с ними и призрак прошлого, трижды лауреат Сталинской премии дед Горелик Натан (б. Николай) Ниссанович.
За эти годы я забыл и вот теперь вспомнил, что он говорит с почти карикатурным еврейским
В этом кресле дед то ли заснул, то ли погрузился в прострацию закоренелого рамоли. За первую версию говорил временами возникающий на нижних регистрах храп. Он нарастал до апофеоза, чтобы потом низвергнуться в молчание, после чего возникала вторая версия: мелкая копошня, бормотание, возгласы «Вздор! Позор!», попытки раскурить пустую трубку, свисающую с большой и мягкой столетней губы. При всей уродливости его облика и привлекательности Славкиной молодой мужественности между ними наблюдалось исключительное сходство. Должен признаться, меня это огорчило.
— Ты что, привез его из Питера? — спросил я. Славка усмехнулся.
— Нет, из Филадельфии. Он там давно уже окопался на велфере. Пишет огромные масляные картины. Свадьбы и похороны богачей. Шедевры соцреализма. Орет: «Я не предал своего искусства!» Странное существо этот дед. Он, кажется, уверен, что жизнь бесконечна.
Мы сидели вокруг журнального столика в гостиной. Наташка почему-то куталась в маленькое кашемировое пальтецо. Время от времени она исподлобья посматривала на меня, словно школьница на завуча. Сколько ей сейчас лет? Кажется, двадцать семь. Вечное детство, нимфеточность, — может быть, в этом и состоит ее секрет?
Надо было чем-то угощать гостей. Я начал было уже вытаскивать что Бог послал из морозильника, оставшиеся еще от сестер филе-миньоны и прочие окаменелости, когда вдруг позвонили в дверях: прибыл ужин из «Четырех сезонов». Торжественно вошли три безупречных вьетнамца, внесли четырехугольные кастрюли с подогревом, стопки тарелок, салфетки с вензелями, ведерки со льдом, вино и даже свечи в изящных канделябрах. Один из них, распорядившись сервировкой, уехал, двое остались для обслуги.
Славка вытащил дедушку из кресла и пересадил его к обеденному столу. По дороге Натан
— А вот газеты пишут, что вы все свои деньги отдали обществу «Воздух». Я об этом недавно своим студентам наврал.
— Вы не наврали, Аполлинарьич, — очаровательно улыбнулась Наталья. — Мы отдали все оставшиеся миллиарды.
— Однако ваш супруг, моя дорогая, не избавился от миллиардерских замашек.
— Это все в долг, — туманно объяснила она.
Мы отпили вина, и все сразу преобразилось. Зябкое послепохоронное уныние сменилось ощущением уюта, надежности, тихим расположением друг к другу. Дед очнулся и, сообразив, что отстал, немедленно ухнул весь бокал до дна. После этого чисто совкового форс-мажора он по-гурмански цокнул языком и проорал: «Cote du Rhone, Chateau Lavalle, верно?» После чего опять сник.
На стол прыгнул Онегин и взял лапой что-то из закусок. Я покосился на вьетнамцев. Они стояли с каменными лицами, но видно было, что это одно из самых серьезных переживаний в их профессиональной жизни.
Из сада пришел Бульонский, подошел к Славке и положил ему морду на колено. Славка запустил пальцы в его шерсть на загривке и посмотрел на меня:
— Я так и думал, что он здесь, Стас. — Губы его затряслись, он прикрыл их салфеткой. — Расскажи, как все это произошло.
Я рассказал об Игоревом сигнале на пейджер, о его последней игре, о компании Клопова и о нелепейшей трагедии, разыгравшейся вокруг бильярдного стола. Официанты сняли крышки с основного блюда. Открылось нечто импрессионистическое.
— Клопов, конечно, знал, что Гор-Гор мой отец, — проговорил Славка.
— Не думаю, — возразил я. — Ничего особенно зловещего в нем не было. Просто подгулявший купчина.
— Я уверен, что он знал. — Славка заглянул в глубину бокала, как будто там хотел найти подтверждение своей догадке. — Этот хмырь Борька Клопов не так прост, как ты думаешь, Стас. Я знаю, у тебя когда-то была идея примирить два враждующих клана. Все эти дела — общая оборона под пулями хуразитов, спасение Штраух и тэдэ. Ты не учитываешь некоторых обстоятельств, Стас. Тринитротолуольщики по мере роста их капиталов не перестают быть жлобами. С возрастом из них все больше начинает выпирать совковая достоевщина. Человеки из подполья, как-никак. Кто-то из них меня заказал уже после того, что ты называешь Кукушкиными островами. Не думаю, что Налим, но не исключено, что Клопов.
— Славка, — жалобно простонала Наталья. Дескать, опять ты преувеличиваешь.
Он даже не посмотрел на нее, продолжая настойчиво ко мне обращаться через стол:
— Ему что-то нужно от меня. Ты понимаешь? Почему он, например, рассказывает, что спал с Наташкой?
— Этого не было! — хлопнула она ладонью по стопу. — Никогда я не была с Клоповым!
Тогда он уставился на нее:
— А ты разве помнишь? Что же, всех помнишь? Такая могучая память?
Ладонь ее полетела к его щеке, но не долетела: старый сочинитель перехватил. Такие пощечины могут все повествование загнать в канаву.
Телефон запищал у Славки в кармане. Он извинился и перешел из столовой в гостиную. «Ну, все». Она отвернулась и стала смотреть в окно, в сторону леса, в темноту. Свитерок сполз с ее левого плеча. Любая поза этой женщины останавливает взгляд, но эта, с приподнятым плечом, с упавшими волосами, казалось, останавливает взгляд навеки.
В глубине дома послышались быстрые удаляющиеся шаги. Пробарабанил вниз по лестнице. Хлопнула дверь.
— Помчался, балда, опять под пулю норовит, — прошептала Наташа. — Стас Аполлинариевич, вы все-таки должны продумывать такие эпизоды.