Кетанда
Шрифт:
Они заторопились. Стали вынимать из лодки все вещи, стлани, весла. «Какой же он у меня молодец, — думал отец, откручивая мотор, — вроде и маленький еще, а вполне помощник». Он опять вспомнил про старшего, был бы он сейчас, они бы, конечно, всё побыстрее сделали. Старший — толковый, и стреляет прекрасно. Сейчас бы уже всё устроили и сели ужинать втроем. Он снял мотор и отнес на траву. Потом подвел пустую лодку к торосу, и они вдвоем с разбегу выволокли ее на берег, прижав правым боком к белой рассыпчатой ледяной горе.
— Ну, молодцы мы, — отец был доволен. Мыл руки от песка и внимательно смотрел, как встала лодка, — все нормально, весло вон только погнули малость, — он вышел на берег. — Мы-то молодцы, а брат твой любимый сейчас где-нибудь тусуется, дурачок, а мог бы с нами быть.
Отец сел на край лодки и достал сигареты.
— Степа, а ты не обратил внимания на одно приятное изменение?
Степа развязывал сетку с гусями. Он был не очень согласен с отцом насчет брата, хотя, конечно, было здорово, когда они ездили втроем.
— На какое?
— Ну, ничего тебе в глаза не бросилось, такое — приятненькое, — отец развел руками вокруг, он готов был расхохотаться от Степкиной недогадливости.
— Лодка что ли на берегу стоит?
— Остроумно, но ответ неправильный. Степка, оглянулся вокруг. Они часто играли с отцом в такие загадки, но сейчас надо было расставлять гусей.
— Дождик кончился! — скорчил отец рожу, довольный тем, что Степан не догадался, и тем, что дождик кончился.
— Так он давно кончился, — не согласился Степан.
Отец закурил. Хорошо было. Даже вроде и тепло. К гусиному гомону они как будто уже привыкли, и казалось, что совсем тихо. Или это только казалось из-за того, что вокруг, кроме белого влажного воздуха, ничего не было видно. Степа доставал из сетки чучела гусей. Они были плавучими, на каждом веревочка с якорьком — чтобы не унесло. Он разматывал веревочки и расставлял на мелководье.
— Штук пять на земле посади. Вон, на мысоч-ке. Там, кстати, больше всего гусиного помета, ты заметил?
Когда закончили, уже хорошо стемнело. Нос лодки был завален льдом, маскировочная сетка, натянутая под острым углом, совершенно скрывала лодку. В дырки сетки Степан нарезал и навты-кал пучки травы. Отец отошел на дальний конец островка. Все было очень неплохо. Казалось, что это просто островок с бугром на конце, к которому прибило лед.
— Шикарно. Молодец ты! Осокой не порезался? Степан порезался, но ничего не сказал. Ему было приятно, что они работали на равных. Снова закапал дождь, но у них на душе было радостно и по-хорошему тревожно, потому что к охоте все было подготовлено и до рассвета оставалось недолго.
— Ну все, Степка, давай ужинать, — отец достал из-под тента, пластиковое ведро с продуктами. — Что тут у нас? О-о-о! Яйца вареные, огурцы! Я голодны-ы-ый! На-ка, порежь…
— А я какой голодный, — Степка хитро посмотрел на отца, — могу всю ветчину съесть!
Это была старая шутка. Когда ему было четыре года, он, пока отец с братом охотились, не торопясь, слопал целиком почти килограммовый
Вскоре у них на коврике лежали хлеб, зелень, ветчина, огурцы и помидоры, порезанные на половинки и посыпанные солью. Степа налил себе чая из термоса, а отец полез под тент за коньяком.
— Степа, старый я осел, сетку-то забыли поставить.
У Степы в одной руке было очищенное яйцо, в другой огурец, и он как раз решал, что откусит сперва, но отец уже тащил ящик с рыболовной сетью к берегу.
— Давай. Не будем лениться, — отец поставил ящик, взял конец сетки и пошел с ним в воду. — Следи, чтобы не цеплялась!
Мягкой змеей ползла сеть из ящика через Сте-пины руки вслед за отцом. Поначалу, сухая, она плыла по поверхности, потом намокала и уходила нижним пригруженным концом на дно. Когда в ящике осталось совсем мало и Степа приготовился поймать конец, движение вдруг остановилось.
— Ой-ей! Ой-ей-ей! — отец, причитая и держа руками вершины сапог, вышел на берег. — Вот я дал, Степа! — он сел на ящик и стал опускать отвороты. Штаны были мокрыми. — Не заметил, что глубоко… черт, даже задница…
Сапоги были полны воды. Он снял и отжал шерстяные носки. Потом стянул штаны. Ноги покрылись гусиной кожей.
— Надо чтобы подсохли малость, дай-ка мне коньячку. Ну что у тебя за папаша! Как ночевать-то буду? — отец всегда смеялся над собой в таких ситуациях.
— Сейчас принесу, — сказал Степа и побежал к лодке. Там, в непромокаемом ящике, лежали его запасные вещи. Он достал чистую рубаху и принес отцу. — На, вытрись.
Отец сушил ноги рубашкой и завидовал сам себе, с нежностью думая о своем младшем сыне. У Степана всегда была ясная голова. И азарт охотничий был, но и недетская наблюдательность, и терпение, и широкий ясный взгляд на мир, с которым Степан жил в удивительном согласии. С ним, несмотря на возраст, всегда интересно. Со старшим так почему-то не было.
Тем временем наступила ночь. Светлая северная ночь, когда все вокруг только теряет цвет и погружается в короткую дрему. Снова заморосил мелкий, едва заметный дождик. Отец вытерся, напялил мокрые носки и штаны, и они наконец сели есть. Степа выплеснул остывший чай, налил горячего, а отцу коньяку. Отец взял кружку, взвесил в руке, заглянул в нее:
— Ого! Ну ладно, давай, — они чокнулись, отец на секунду задумался. — Ты знаешь, я хочу за тебя выпить… как за своего… товарища, — отец хотел сказать «друга» или даже «брата», но не сказал. Он почему-то стеснялся смотреть на сына, и, хотя сказать хотелось, от набежавших чувств уже мокрело в глазах. — Мне с тобой очень хорошо на охоте. По-настоящему. Ты понимаешь. И вообще… спасибо тебе. — и он выпил.
Степан ел холодный помидор и запивал его чаем. Ему тоже стало как будто немножко неудобно, он откусил слишком большой кусок помидора, облился его соком и стал усиленно отряхиваться.