Кетанда
Шрифт:
— Меня поздней осенью такая тоска иногда берет, — нарушил Мишка эту благость, — вот в такую погоду, когда небо чистое и хорошо. Сердце забьется от какого-то непонятного счастья, — он выронил окурок, посмотрел, как он гаснет в снегу, — пацаны мои перед глазами встанут… так, чем-то своим заняты… и защемит — даже слезы наворачиваются. Жалко чего-то. Свалишь отсюда, а они останутся. Как тут они без меня… а я без них? И не себя, — Мишка уверенно покачал головой, — нет! Любви, видно, жалко! Не станет, ведь, ее, получается!
— Да-а! — произнес Серега задумчиво, — у него тоже росло двое пацанов и еще любимица-девка, которой Мишка был крестным. — Должна быть! Любовь. Куда же без нее.
Васька собрал кружки и пошел к воде. У него были две ясноглазые белобрысые девчонки. Обе умницы и отличницы. Он о них часто думал, но вслух говорить не любил. Только если выпивал лишнего. Вчера, кажется, так и было. После бани они славно посидели. Он с утра вспомнил об этом и мучился. Присел, постучал кружкой по закраинке. Лед только с виду казался тонким — не разбился, трещинами пошел. Вдоль всего берега играла на солнце прозрачная полоса темного стекла. Вода с веселым бормотаньем под нее забегала и гнала плоские пузыри.
— О-й-й, — сладко потянулся Серега, — может, завалимся еще на часок, а Мишань? После бани-то как спалось! Ты что думаешь делать?
— Черт его знает? Дальше-то пойдем?
— Куда? — Серега надеялся, что Мишка уже не заведет этого разговора.
— На Пясину.
— А ты бензин смотрел?
— Смотрел.
— Ну?
— Километров на сто восемьдесят осталось.
— А до Пясины сколько?
— Примерно двести пятьдесят. Такая погода будет, можно и на веслах. А, дядь Вась?
Василий подошел, поставил кружку на стол, руки об задницу вытер.
— Да я ничего… речка только замерзает.
— Мишань, опять ты дурака валяешь, — возразил Серега благодушно, но и настойчиво, — семьдесят километров на веслах! А если зазимуем где-нибудь?
Они посмотрели друг на друга. Мишка понимал, что Серега прав. Молчал, о чем-то думая.
— А с вертолетчиком как договаривались? — спросил Васька.
— Это да, — Мишка достал карту, — рискованно маленько… если идти, то только до Пясины. Так и решали — или здесь, или там.
— И потом, если бы он точно знал, где мы, а так. — Серега посмотрел на речку, — где мы на этих двухстах километрах? А если правда замерзнет? Слышь! — он удивленно вскинулся на друзей. — Вы башкой подумайте! Как нас здесь искать-то будут? До Дудинки — триста верст! Мужики, кстати, в Дудинке, что говорили? Замерзнет! Вот!
Все замолчали, глядя на речку.
А она красивая была. Речка. Солнечная. Синела под синим небом. Манила куда-то в белоснежные дали! Обещала. И трепетали, и волновались души.
— Мужики, — заговорил вдруг Мишка ласково и уверенно, — чего мы бздим-то?!
Васька гладил пятерней лысину и улыбался. И радостно, но как-то смущенно и сосредоточенно улыбался. Как будто у кого-то далекого разрешения спрашивал. Серега стоял и смотрел вниз по реке. Курил. Потом повернулся:
— Ну скажи мне, что ты вообще в эту Пяси-ну уперся? Чем тебе здесь плохо? Баня! Рыбалка! В тундру вон сходим!
Мишка молчал, задумавшись.
— Место там красивое!
— Откуда ты знаешь?
— Говорили…
Васька ушел в баньку. Слышно было, как с печкой возится. У Сереги были вполне разумные аргументы, а у Мишки — нет. Одни смутные ощущения у него были, что надо идти дальше. И Сере-га отлично это понимал, потому что и в нем были те же чувства, и он готов был уступить, если бы не дурной риск.
— Все-таки углем противно топить, — Мишке все здесь начинало не нравиться, — то он горит, то не горит… и воняет. Странный все же… хозяин-то здешний. Балок закрыл!
Он помолчал. Карту сложил. В кофр засунул. И вдруг улыбнулся:
— Мы раз с Васькой припозднились на зимней рыбалке. Ночь уже навалилась, мороз лютый, а до деревни больше десяти километров. Вспомнили про землянку одну рыбацкую. Свернули к ней — крюк небольшой — идем и Бога молим, чтоб не сильно худая была, да хоть печечка какая-нибудь. Пришли, а та-ам. — Мишка развел руками, — печка новенькая, нары с матрасами и одеялами, посуда чистая, дрова сухие… даже радиоприемник висит. Вот это было счастье. Мы утром с Васькой им дров на месяц наготовили, бутылку оставили и записку написали.
— Ну, понятно.
— И ведь… давно было, а мы помним тех незнакомых мужиков. Получается, что они о нас позаботились! Иной раз и выпьем за них, — Мишка повернулся на балок, — и этого… тоже не забудем, наверное.
Васька подошел. Сел рядом с ними.
— Ну как? — спросил вроде бы просто так, но в голосе у него что-то было такое.
— Что? — Мишка очнулся от воспоминаний.
— Как же ты там лазил и ничего не нашел! — лицо у Васьки было хитрое.
И тут Мишка увидел, что Васька сидит на канистре.
— И что там? — насторожился Мишка.
— Бензин! — Васька открыл крышку, — Десять литров!
Мишка нагнулся, понюхал. Повернулся, радостный, к мужикам:
— Ну чего нам еще-то надо!
Они медленно собирались. Жаль было начинать все заново. Немного жаль. Увязались хорошо. Сотню патронов гусиных в новеньких пачках выложили на полок — за бензин и уголь. Извинились, что пришлось попользоваться. Про замок ничего не стали писать. Отчалили. Речка несла бодро.
— И-е-ех! — крякнул Серега, надевая перчатки и окидывая взглядом удаляющееся жилье, — осли-на ты ослина! Одно слово!