Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. Происхождение Руси и становление ее государственности
Шрифт:
1) «великаго кънязя Русьскаго и от вьсех иже суть под рукою его свeтьлых и великых къyязь и его великых бояр…»;
2) не должно быть никакой вины «от сущих под рукою наших кънязь светьлых…»;
3) «да храните такуже любъвь к кънязем нашим светьлым Русьскым и к вьсем, иже суть под рукою светьлаго кънязя нашего…»{159}.
Здесь перед нами, во-первых, постоянное напоминание греческой стороне о том, что договор заключается не только от имени киевского князя, но и от всей совокупности его вассалов, от «светлых князей Русских», а во-вторых, здесь тоже очень четко обозначена феодальная иерархия, греки должны любить не только «великого князя Русского», не только его вассалов «светлых князей», но и всех тех, которые находятся под рукой каждого «светлого князя», что для того времени могло означать только князей племен, составивших союз под главенством общего «светлого князя», «свиет-малика» восточных источников.
Как мы видели выше (из формулы «се бо
Драгоценные сведения Путешественника, видевшего племенной союз Вятичей под властью «падишаха» (именуемого вятичами светлым князем), связывают воедино иерархию князей 911 г. с политической ситуацией в одном из окраинных племенных союзов значительно более раннего времени (примерно начала IX), где светлый князь всех Вятичей (всей земли Вятичей) уже был сюзереном, «главою глав» племенных князей, «иже суть под рукою светлого князя».
Как видим, система вассалитета естественно вырастала из племенного строя и начала оформляться еще в пору интеграции племен. Ни о каких пожалованиях сверху ни в одном источнике нет и речи. Летописная фраза о князьях в разных городах, «под Олегом сущих», только об этом одном и говорит, что местные князья были подвластны киевскому князю, но ничем не намекает на пожалование. Единственное летописное упоминание о местных городских властях, поставленных князем, относится к 882 г., но и оно никоим образом не может быть истолковано как пожалование: «И приде (Олег) к Смольньску в Кривиче и прея град и посади мужь свои… и възя Любьчь и посади мужь свой». Завоеватель сажает своих управителей, посадников, но эти мужи не становятся князьями, а тем более светлыми князьями. Любеч был домениальным замком, и наличие в нем княжеского коменданта естественно; в Смоленске был один из центров сбора дани, и княжий муж-распорядитель тоже был нужен там. Эта единственная фраза окончательно разграничивает управление в двух городах (в принципе и оно еще не бенефиций) и устойчивую систему соподчинения племен с их «главами» союзу в целом, его «главе глав». В рассказе Путешественника присутствует, однако, не только князь всех Вятичей, но и князья мелких племен, которых можно видеть в тех «правителях на окраинах его (падишаха) владений», к которым под надзор ссылают преступников (Ибн-Русте). Летопись тоже сохранила память о многих князьях, одновременно существовавших в пределах одного союза племен. Древляне, убив князя Игоря, отвечали его вдове, что «бяше бо мужь твои акы вълк, въсхыщая и грабя, а наши кънязи добри суть, иже распасли суть Деревьску землю…»{160}. Древлянский князь Мал, сватавшийся за Ольгу, был, очевидно, «главою глав», «светлым князем» всего союза Древлян.
Не меньший интерес, чем «главы» и «глава глав» представляет сообщение о ежегодном объезде всех славян (Вятичей) своим «царем».
«Царь ежегодно объезжает их. И если у кого из них есть дочь, то царь берет по одному из ее платьев в год, а если сын, то также берет по одному из платьев в год. У кого же нет ни сына, ни дочери, тот дает по одному из платьев жены или рабыни в год» (Ибн-Русте).
Перед нами типичное полюдье подобное тому, которое так красочно и деловито описано византийским императором Константином Багрянородным применительно к Руси середины X в., но только значительно меньших масштабов — там речь пойдет о грандиозном объезде земель нескольких племенных союзов, здесь же — только об одном союзе Вятичей.
Помимо большого общерусского полюдья середины X в., мы знаем о полюдье несравненно меньшего масштаба по соседству с Вятичами, правда для значительно более позднего времени. В 1190 г. владимиро-суздальский князь Всеволод Большое Гнездо совершал полюдье зимой. И по времени (февраль — начало марта), и по маршруту мы застаем лишь финальную стадию кругового объезда: Переяславль-Залесский (8 февраля), Ростов (25 февраля), Суздаль (10 марта), Владимир (16 марта){161}
Полюдье сопровождалось сбором дани, судебным разбирательством на местах и двигалось неспешно. Средняя скорость — около 7–8 км с сутки{162}.
Полюдье в земле Вятичей можно представить себе только предположительно. Рассуждая логически, оно должно было бы начинаться в столице, например, в Дедославле близ Тулы, затем вниз по Упе идти до Оки (близ Мценска), а далее — долгим путем вниз по течению магистральной реки вятичей — Оки — до самого конца вятических поселений на юго-востоке, до района Старой Рязани. Обратный путь на запад к Дедославлю — через Пронск, вверх по Проне. Такой воображаемый маршрут составил бы около 700 км и занял бы около трех зимних месяцев. К этому маршруту сходятся устья девяти притоков Оки, текущих со всех концов земли Вятичей. Между прочим, очерченный район является местом сосредоточения ранних монетных кладов IX–X вв.
В описании полюдья у вятичей некоторое недоумение вызывает то, что «царь» взимает дань «платьями». Б.Н. Заходер пояснил, что соответствующее слово могло означать вообще «подарок», «подношение»{163}, но в данном случае едва ли его можно толковать так расширительно: подарок должен был бы идти от самого подданного, от главы семьи, а здесь дань перечислена по нисходящим степеням:
Платье дочери; платье сына; платье жены; платье рабыни.
Учитывая непременное присутствие пушнины как в составе дани («белая веверица», «черная куна» и др.)» так и в составе экспорта (обобщенно «скора» — мех вообще), можно думать, что дань платьями подразумевала или реальную меховую одежду, что маловероятно, или же некое количество выделанного меха, потребное для изготовления какого-то условного вида одежды.
Беличья шкурка равна по площади 200–400 кв. см; на изготовление одежды из беличьего меха требуется около трех квадратных метров меха, что в среднем соответствует примерно 100 беличьим шкуркам. Это количество резко расходится с тем, что сообщают летописи о взимании дани пушниной: одна шкурка с одного «дыма» — двора. «Одежда», упоминаемая Ибн-Русте (если она меховая), такова, что требует сбора белок с целой сотни «дымов».
Противоречие устраняется, если мы допустим, что царь во время своего полюдья имел дело не с каждым крестьянским дымом в отдельности, а со старостами «сотен», главами родовых или соседских общин, плативших дань в 100 вевериц или кун за все «сто». В пользу того, что князь князей брал дань не с простых общинников непосредственно, говорит и упоминание о рабыне. Тот подданный, с которого полагается «платье», владеет рабыней (или вообще челядью) и, конечно, стоит на один разряд выше, чем обычный крестьянин. Нумизматы считают, что древняя русская денежная единица «куна» (в основе термина — шкурка куницы) соответствовала ходовой арабской монете-дирхему (вес 2,73 г серебра){164}.
Вывоз дани. Внешняя торговля. По отношению к полюдью киевских князей середины X в. мы благодаря подробному рассказу Константина Багрянородного знаем не только процесс сбора дани, но и те грандиозные торгово-военные экспедиции, при посредстве которых осуществлялся сбыт русского полюдья в Византию; восточные авторы сообщают дополнительно о сбыте дани на восточных рынках. Картину сбыта дани знатью одного союза племен — Вятичей — приходится восстанавливать по разным отрывочным данным. На первом месте здесь данные нумизматики. В.Л. Янин привел в строгую систему все имеющиеся в науке сведения о кладах монет времени образования Киевской Руси. Основной вывод автора таков: «Становление торговых связей Восточной Европы со странами Халифата начинается в 70–80-х годах VIII в.». В другом месте В.Л. Янин делает более широкий вывод о торговле Европы вообще: «Европейско-арабская торговля возникает в конце VIII в. как торговля Восточной Европы со странами Халифата»; начало торговых связей арабов с обширным восточноевропейским рынком относится ко времени халифа Харуна ар-Рашида{165}. Большой интерес представляет серия нумизматических карт, отражающих распределение кладов в разные периоды, составленная В.Л. Яниным. Рассмотрим интересующую нас область Вятичей на этих общих картах Восточной Европы. Первая карта показывает распространение арабских дирхемов с конца VIII в. по 833 г.{166}
В области Вятичей найдено четыре клада, расположенные именно в той излучине Оки, до которой доходят «горы», указанные в «Худуд ал-Алем». Вокруг Окского района кладов на сотни километров — полное отсутствие кладов. Кроме того, монетные клады есть в Среднем Поднепровье и Верхнем Поволжье.
Вторая карта (833–900 гг.){167} отражает наиболее интересное для нас время: это время создания основы «Худуд ал-Алем», время Ибн-Хордадбеха и той «Анонимной записки» середины IX в., из которой черпали свои сведения Ибн-Русте и позднее Гардизи. Окский район по-прежнему окружен широчайшей полосой, совершенно лишенной монетных кладов. Клады в земле Вятичей составляют почти половину всех кладов на славянских землях (!) Это, несомненно, свидетельство оживленных торговых связей Вятичей со странами Халифата в середине и второй половине IX в. По плотности размещения кладов арабского серебра земля Вятичей далеко превосходит остальные районы Восточной Европы. Это обстоятельство хорошо объясняет нам интерес арабских и персидских авторов к «первой с востока» славянской земле ВАНТИТ.