КИНФ, БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ПЕРВАЯ: ПЛЕЯДА ЭШЕБИИ
Шрифт:
Он бродил в тумане по полю долго; ему начали попадаться собственные следы – то выплывал из тумана темный след, наполненный водой, то внезапно появлялся раздавленный череп. Он бродил долго, он истоптал всю зелень, и земля стала мокра и черна, но и следа от таинственного лаза, где скрылся незнакомец, он не нашел.
В пятый раз наступив на череп и превратив его останки в мелкое крошево, Тиерн упал на землю и уселся, тупо глядя перед собой. Нервное напряжение и усталость совершенно вымотали его. Кроме того – воздух здешний был скудный, Тиерн никак не мог им надышаться, и теперь, сидя в холодной луже, шумно дыша широко разинутой пастью, из которой до самой земли свешивались нити слюны, он тупым, бессмысленным взором смотрел на потоптанную зелень и ощущал,
«Я так буду падать раз за разом и умру, задохнувшись, – как-то равнодушно подумал Тиерн. – Надо идти. Надо искать выход, пока есть силы. Скоро не будет и их. Я буду только лежать и подыхать».
Он хотел подняться и не смог, снова завалился на бок. Отдышавшись немного, он встал на четвереньки и пополз. Так идти было легче; истоптанная земля была прямо у лица, и он нарочно выбирал направление, где зелень еще была не тронута. Там он еще не был, и там, возможно, был выход…
После второго обморока он полз быстрее, хоть и совершенно задыхался. И мох пошел совершенно нетронутый – верно, пока у него еще оставались силы, он просто ходил по кругу, а теперь выбрался на нехоженое место. Потом пошел песок и галька, потом просто голая темная земля, потянуло сквозняком, и Тиерн едва не захлебнулся воздухом. Тот показался ему густым, и он снова упал, но теперь просто опьянев.
Очнулся он свежим и отдохнувшим. Руки и ноги не казались ему неподъемными, и тело было на месте. Одно угнетало – вместе с телом к голове вернулся и желудок, и он скучно ныл, выпрашивая еды. Притом выпрашивал так настойчиво, будто Тиерн не ел уже дня два. И не факт, что это было не так. И голова кружилась. Тиерн уселся на землю; от холода у него зуб на зуб не попадал. С трудом он встал на ноги и двинулся вперед – сквозняк унес, развеял туман, снова открылось нечто вроде каменного подземелья, освещенного все тем же цветущим мхом. Пышные плети его висели то тут, то там, клочками оплетали пол, но его было куда меньше, чем там, на поле битвы. Пришел туда, откуда ушел? Этот человек, которого он преследовал, мог нарочно его завести обратно. Вот сволочь!
Однако вскоре Тиерн убедился, что здесь он не был. И место, куда он попал, он определил безошибочно – то было логово Палачей, покинутое ими когда-то давно. Тийна не добралась до него, да в том и не было нужды – оно пустовало, наверное, десятилетиями. Тихо-тихо, словно мышь в погребе, над которым дремал кот, Тиерн крался по широким пустынным улицам, и боялся лишний раз глянуть себе за спину – не крадется ли за ним кто?
Несмотря на то, что все Палачи были огромными великанами, все здесь было каким-то маленьким и убогим. Хибары, служившие многие годы им жилищами, сколоченные кое-как из разномастных потемневших досок, походили скорее на неряшливые сараи во дворе нерадивого хозяина, где он держит тощую неухоженную коровенку или худосочных поросят. Кожаные крыши, натянутые на толстые стропила, кое-где лопнувшие, были неряшливо и грубо зашиты толстыми нитками. Во дворах на давно потухших очагах стояли грязные котлы с остатками плесени на стенках. Заглянув в один из них, Тиерн сглотнул слюну – вот если бы там оставалась какая-то еда, да хоть бы и человеческие останки – он съел бы их, не раздумывая! Потому что острозубый голод напоминал о себе все нахальнее, и это непрекращающееся головокружение говорило о том, что в подземелье Тиерн блуждает уже давно, не один день.
Тут же, рядом с хижинами, были обустроены столы-верстаки из грубо обработанных бревен и досок. Легко себе представить, как на них Палачи деловито мастерили и чинили свой жуткий инвентарь!
В пятом дворе Тиерну повезло – кроме обрывков кож, обломков непонятных железяк и гниющих кольев он нашел кусок хлеба, черствого, как камень, но большого, почти полкаравая. Видно, его просто забыли на столе, когда поспешно покидали это убежище.
Тиерн схватил его и трясущимися руками ударил им о стол. От удара хлеб разломился, раскрошился, и Тиерн поспешно начал запихивать себе в рот колкие и сухие, как песок, куски, те, что помельче. Ему казалось,
Когда каравай был сожран до самой последней крошки – для этого Тиерну пришлось елозить губами по грязной столешне, богатой занозами, – он, довольный, опустился отдохнуть на лавку, сыто отрыгивая. Странно, но черствый старый хлеб подействовал на него бодряще. Казалось, засыпающая кровь задвигалась быстрее, руки и ноги налились силой, и даже голова заработала отчетливее. А вместе с тем пришло и потерянное где-то во мхах ощущение опасности.
Хорош же он! Забрел в город Палачей, расселся, разложил свои пожитки, и совершенно забыл о том, где оно находится! Голод притупил осторожность и чувство самосохранения, словно Тиерн уже лежал в могиле, и думать об этом было бы просто глупо и бесполезно. Это надо же, самого себя считать покойником! И не думать о самозащите! А между тем об этом надо бы подумать – хлеб не так уж стар. Если разобраться. Кто-то принес его недавно, ну, может, месяц назад. Кто-то ходил тут.
– Нужно убираться, – пробормотал Тиерн, быстро осматривая свои пожитки. Кривой был тут; не потерялся даже Венец, который Тиерн надел на себя – странно же, должно быть, смотрелся он в нем, ползая в грязи! Но сейчас не о том шла речь; съеденный хлеб и правда был волшебным, мысли прояснились. Как об этом он не подумал раньше! Были же тайные ходы, по которым Палачи выходили на поверхность! И, скорее всего, эти ходы были рядом с их поселениями – зачем ходить далеко? Нужно было просто найти их лагерь раньше!
Тиерн подскочил на ноги; сила в его теле прямо-таки бурлила, и все прибывала, и даже какой-то радостный экстаз охватил усталого путешественника, словно он уже видел конец своего трудного странствия.
Дальше он почти бежал, осматривая все ходы. Его зрение (неужели так быстро привыкли глаза к вечному полумраку?) обострилось, и ему не нужно было даже подходить близко к самому мелкому предмету, чтобы в точности его разглядеть. Ноги его стали быстры; он пробежал, верно, уже не одну милю, но не ощущал усталости. Давно кончились нищенские хижины Палачей, начались развалины величественного древнего города, не такие разрушенные, как наверху.
Пала появился внезапно – несмотря на то, что глаза Тиерна теперь ориентировались в темноте так же, как и на свету, тот сумел подкрасться незамеченным, и просто выпал из темноты. Тиерн замер от испуга, когда из пустоты к нему шагнул гигант, и скудный призрачный свет подземелья осветил его лицо и безумные глаза.
Палач был ранен и тяжко дышал – странно, что раньше, в абсолютной тишине подземелья, Тиерн его не услышал. У Палача была перебита рука, неловко и неопрятно забинтованная, и разбито лицо. Рана была глубока, Тиерн, содрогаясь от омерзения, даже не захотел рассматривать её, чтобы хотя бы из любопытства установить, какие повреждения были нанесены Палачу. Лицо Палача выглядело так, словно его головы размозжили, и чудом уцелевшие глаза смотрели злобно из этого грязно-кровавого месива. Видно, и нападавшие подумали, что он мертв, когда он упал, потеряв сознание… или притворился мертвым.
– Тиерн! – прохрипел Палач густым грубым голосом. – Преступник Тиерн! Завоеватель… убийца… насильник… годен к Суду. Годен… годен к пыткам без права помилования и без права на милость Палача. Я приведу… приведу приговор в исполнение…
Тиерн отшатнулся, холодея. Но не только от перспективы, нарисованной ему Палачом – он больше был напуган тем, что Палач, никогда ранее его не видевший, назвал его имя и преступления; это казалось чем-то сверхъестественным и страшным. А еще Тиерн был просто парализован фанатизмом, который не покинул Палача, это израненное и искалеченное существо, даже теперь. Последние из оставшихся в живых на поле боя не трогают друг друга – что может изменить жалкая горстка уцелевших людей, если основная армия разбита?