Кингсблад, потомок королей
Шрифт:
Упоминание о военной службе повело к тому, что у двух ветеранов завязался свой, армейский разговор. Капитан и военврач Эмерсон Вулкейп был настоящим солдатом по виду, по речам, по всей закалке, и Нийл подумал, что если он и лишен обаяния великого военачальника Роднея Олдвика, то во всяком случае не уступает ему в авторитетности суждений о сверхмощных бомбардировщиках, рационах, полковниках и морской болезни.
Все теперь уже не стояли, а сидели, но один только Нийл держался уверенно и непринужденно.
Племянница Эмерсона, Феба, о которой до сих пор было сказано очень мало, слушая монотонную беседу двух
У юноши была очень черная кожа, негритянские черты лица; и все же в своем синем воскресном костюме, в бежевом свитере с коричневой оторочкой у ворота он казался самым обыкновенным школьником — грудь колесом, вид свободный и независимый, пожалуй, даже чересчур свободный и независимый, как и у множества его белых товарищей, изрядно отравляющих жизнь ворчливо-заботливым наставникам.
— Это Уинтроп Брустер, сын нашего пастора. Они с Фебой сговорились сегодня позавтракать в Дулуте, — сказала миссис Вулкейп, как будто речь шла не о поездке за семьдесят с лишним миль, а всего лишь о прогулке по парку.
Уинтроп буркнул: «Очень приятно», — Феба выпалила: «Вы меня, пожалуйста, извините», — явно радуясь возможности избавиться от общества тридцатилетних стариков, — и они унеслись в облаке пыли, таком же облаке пробензиненной пыли, в каком всего лет двенадцать тому назад уносилась от родительских глаз другая пара американских юнцов — Нийл и Вестл. А миссис Вулкейп пожаловалась, качая головой, — точно так же, как жаловалась тогда покойная мать Вестл:
— Беда мне с этой девочкой. Феба наша внучка. У нее нет ни отца, ни матери, мы с дедом для нее все. Честное слово, я в школьные годы такой не была. Уж, кажется, влюблена в Уинтропа Брустера, и слава богу: Уинтроп замечательный юноша, он будет знаменитым специалистом по физике или — как это? — электронике, — вот пусть только поступит в колледж. Но для Фебы, видите ли, он слишком серьезен и слишком педантичен, и вот оказывается, что наша девица влюблена уже не только в него, но и в Бобби Гауза, есть тут такой эстрадный танцор, и еще в сына наших соседей, Лео Йенсинга — и преспокойно говорит об этом вслух. А Лео вдобавок белый, это уже совсем никуда не годится.
— А вы так не любите белых? — удивился Нийл.
Джон Вулкейп не дал жене ответить:
— Вот представьте себе. Я ей всегда говорю: стыдно образованной женщине (я-то ведь только начальную школу окончил) огульно осуждать целую расу. Попробуй подойти спокойно и беспристрастно — и найдешь среди белых не меньше умных и добрых людей, чем среди негров… Но смешанные браки я и сам не одобряю, просто потому, что есть много людей, и белых и черных, которым не дано в жизни счастья, и вот, когда они видят мужчину и женщину разных рас, которые ради любви друг к другу не побоялись гонений общества, они стараются выместить на них свою обиду. Конечно, расовые предрассудки и сами по себе нелепость, но они еще переплетены с выдумками о превосходстве высших классов, — возьмите хотя бы Дочерей
— Джон! — воскликнула миссис Вулкейп.
— А потому, — продолжал ее муж, — скажу вам по совести, капитан Кингсблад, если бы Феба захотела выйти за белого, я сам не знаю, что бы я сделал — посадил бы ее под замок или же сбросил бы свою форменную фуражку и с оружием в руках стал бы защищать ее право на счастье.
— Ну ладно, Джон, довольно расовых разговоров, — сказала миссис Вулкейп, впрочем, лишь для приличия.
Жена Эмерсона тем временем взяла своего ребенка и ушла домой — несколько демонстративно. Нийл понимал, что все ждут, когда он наконец распрощается.
— Я сейчас уйду, вот только… Скажите мне — тяжело быть негром? Здесь, у нас, на Севере, ну — в Гранд-Рипаблик? Вы не думайте, я не из любопытства. Мне страшно нужно знать.
Старики Вулкейпы без слов посоветовались с Эмерсоном, и Эмерсон ответил за всех:
— Да, тяжело, очень.
Мать поправила его.
— Не всегда. Большей частью мы забываем, что мы парии, и занимаемся каждый своим делом, не думая о расовой проблеме, не думая о своем особом, исключительном положении. Но иногда страдаешь невыносимо, и не столько за себя, сколько за тех, кто тебе дорог, и я понимаю иных молодых, которые заводят речь о пулеметах, — нехорошие речи, но я их понимаю.
Нийл гнул свое:
— Но, честное слово, я не для того, чтобы спорить, миссис Вулкейп, мне просто нужно знать. Я знаю, что на Юге это страшно, но здесь, на Севере, ведь не существует предрассудков, ну, у отдельных людей есть, конечно, но закон их не поощряет. Насколько мне известно, — с гордостью добавил он, — в нашем штате даже издан закон о гражданских правах, по которому негры имеют свободный доступ в любой ресторан. Возьмите Фебу, возьмите вашего сына — разве им приходилось когда-нибудь испытывать на себе дискриминацию?
— Капитан, — сказал Эмерсон. — Мы с вами вместе учились в школе. Я вас считал славным малым, добрым и прямым, и вижу, что не ошибся. Вы не любили обижать никого из товарищей, и у нас с вами было много общих интересов: спорт, математика, политическая экономия. И все же за двенадцать лет вы ни разу не сказали мне ничего, кроме как «доброе утро», и то с таким видом, будто вы не уверены, стоит ли.
Нийл кивнул головой:
— Верно. И теперь уже поздно жалеть об этом. Хотя я жалею. Но Феба принадлежит к другому поколению. Она, мне кажется, живет так же легко, как и моя сестра.
Мэри Вулкейп, кроткая мать, вдруг вскричала:
— Она еще девочка, и она сейчас только знакомится с тем повседневным чувством унижения, на которое обречен каждый негр, особенно здесь, на самодовольном Севере. На Юге нам говорят просто и ясно: ты — собака, привыкай к своей конуре, и тогда будет тебе от хозяина жирная кость и доброе слово. Но здесь нас уверяют, что мы настоящие люди, позволяют нам надеяться и размышлять, и потому постоянные напоминания о нашей якобы неполноценности, случайные бесцеремонные оскорбления для нас чувствительней, чем страх перед линчеванием для наших южных братьев. Унижение! Вот слово, смысл которого вам, белым, следовало бы узнать получше!