Кингсблад, потомок королей
Шрифт:
Дрексель Гришпо явно заколебался, допускать ли его в помпейское святилище, но в конце концов, ограничившись легким кивком, повел Нийла к третьеразрядному столику за колоннами, в глубине, из тех, что были отведены для фермеров, провинциального духовенства, святых и тому подобного сброда. Но негр-официант прислуживал ему проворно и вежливо, и Нийл, благодушествуя, подумывал уже, не спросить ли хорошую сигару. В это время он увидел Глена Тартана, управляющего, который, должно быть, появился из затейливого восточного сосуда и теперь стоял рядом, учтиво осведомляясь:
— Как вы, всем довольны? Жалоб нет?
Нийл сердечно ответил:
— Нет,
— Тогда прошу вас отметить, что мы в точности выполнили предписания закона. Наши постоянные клиенты энергично протестуют против того, что вы, цветные джентльмены, являетесь сюда завтракать и портите им аппетит, но тем не менее мы вас приняли и обслужили. А теперь наша убедительная просьба — больше никогда сюда не являться.
Глен повернулся и быстро пошел прочь.
Нийл еще не успел опомниться, как Дрексель Гриншо, тот самый Дрексель Гриншо, который еще недавно с таким подобострастием кланялся молодому банкиру мистеру Кингсбладу, шагнул к нему и сказал весьма решительно:
— Позвольте дать вам добрый совет, Нийл. Найдите себе постоянную работу, будьте почтительны с белыми людьми, знайте свое место, не лезьте, куда вас не просят, и держитесь подальше от таких заведений, как наше. У белых власть и сила, и неразумно восстанавливать их против себя. Вот я отлично знаю, как себя вести с ними; у меня и неприятностей не бывает. Меня никогда не уволят с работы — как вас из «Beaux Arts».
— Откуда вы знаете?
— Мы, негры, все должны знать, чтобы как-то ужиться в этом подлом белом мире. Образумьтесь, сынок, и оставайтесь там, где вам положено оставаться. Может, если вы прослывете благоразумным негром, со временем ваша дочка опередит вас, как мои меня опередили, и сможет найти себе чистую приличную работу. Конечно, положение цветных должно измениться, но сейчас для этого не время. А все эти революционные разговоры и бессмысленны и вредны — и кстати, перестаньте вбивать всякие крамольные идеи в голову Филу Уиндеку. Фил — мой будущий зять, и я не хочу, чтобы вы его совращали!
— Я его совра…
— Да, вот именно. Вы себя ведете очень неразумно. Поймите, Нийл, — чем вы были раньше, теперь роли не играет. Сейчас вы негр, такой же, как все негры. Берите с меня пример и не искушайте судьбу. А сейчас ступайте. И так уже я рискую многим, стоя тут и разговаривая с вами.
«Моя дочь, моя ясная, быстроногая Бидди на „чистой, приличной работе“ — может быть, в кухне у Рода Олдвика!»
Повинуясь настояниям Софи, он в конце концов отправился на Майо-стрит, к мистеру Вандербильду Литчу, влиятельному цветному члену ордена Лосей, успешно занимавшемуся погребальным делом, страхованием и рулеткой. Мистер Литч принял его в красном с никелем кабинете, в присутствии изящной цветной стенографистки, и холодно разъяснил, что не расположен принимать на работу белых, которые нарочно прикидываются неграми, чтобы пролезть в страховой бизнес.
«Ну что ж, тем лучше, если кое-кто из цветных достиг уже такой высокой ступени культуры, что может отшить просителя с не меньшим блеском, чем дядюшка Оливер Бихаус».
Он все же нашел в Файв Пойнтс кое-какую сдельную счетную работу, которой с грехом пополам пробавлялся. Работодателями его были два самых преуспевающих чернокожих дельца в городе: Аксель Скагстром, глава компании Лодка-Молния, и Альберт Вулкейп, хозяин прачечной
Мистер Скагстром, женатый на белой женщине, финке, сам наполовину швед, на четверть негр, на четверть китаец, с примесью индейской и мексиканской крови, — а следовательно, стопроцентный эфиоп, — изготовлял великолепные лодки. Он был набожный лютеранин и весьма неодобрительно относился к «распущенности и лени, чем так часто страдают цветные». Он умилялся собственному великодушию, побуждавшему его держать у себя на фабрике негров наравне с белыми рабочими. Это был типичный американский бизнесмен, отличавшийся от других американских бизнесменов разве только тем, что его меньше интересовали расовые проблемы, и он охотно предоставил Нийлу возможность каждую пятницу работать в его бухгалтерии за самую низкую плату.
Альберт Вулкейп был братом Джона и дядей Райана, но особой приязни не питал ни к тому, ни к другому. Они для него были чересчур радикальны. Он не отказывался давать неграм работу в своей постоянно загруженной прачечной на Чикаго-авеню, но так как большинство клиентов у него были белые, то в шоферы и инкассаторы он нанимал только белых. Договариваясь с Нийлом о сдельной бухгалтерской работе, Альберт рассуждал:
— Понимаете, все эти идеи о расовом равенстве — вещь, конечно, хорошая, но каждый прежде всего должен думать о себе, верно? Сравните-ка мой текущий счет с текущим счетом Джона! А Райан — учился, учился, а теперь батрачит на ферме!
Работая над счетными книгами Альберта или Скагстрома в комнате, где за спиной постоянно трещал телефон, а свет никогда не падал, как нужно, Нийл чувствовал себя совершенно так же, как в бухгалтерии Второго Национального Банка, с той только разницей, что теперешние его работодатели были более предупредительны с ним, видя в нем человека, который еще может оказаться «белым». Впрочем, он, пожалуй, предпочел бы подозрительность мистера Вандербильда Литча.
Когда он возмущенно рассказывал Дэвисам о недоверии своих хозяев к неграм, Марта и Аш только смеялись. Аш сказал:
— Как этнолог, вы подаете надежды. Единственное, что ускользнуло от ваших наблюдений, — это самая суть. Мы ведь вам уже давно говорили, что никакой разницы нет. Это только вы да гарлемские радикалы настаиваете, что черное дерево всегда лучше березы. Расстаньтесь со своей расовой романтикой! Тем более что и среди наших белых друзей многие считают, что мы тем скорей добьемся популярности и приглашения в члены Федерального клуба, чем больше наших соплеменников сумеют разбогатеть и стать владельцами доходных домов. Правда, ирландцы и евреи веками практиковали этот метод, и без особого успеха, но это еще ничего не доказывает.
Всего лишь месяц провел Нийл в поисках работы, но за это время он стучался во столько дверей, что месяц показался ему годом. И все-таки у них оставался хотя бы дом, священный и неприкосновенный — и оплаченный до последнего цента. Нийлу особенно приходилось ценить это теперь, когда у него не было ни службы, ни клуба, ни кружка друзей, где его ждал бы радушный прием, и он часто думал, что если б не дом, Вестл, наверно, не выдержала бы и ушла от него.
Почти все вечера они сидели дома, а если шли куда-нибудь, то потом обычно жалели об этом. Так, например.