Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.12
Шрифт:
Он пришел на стройку после седьмого класса, вскоре после войны, учеником. Учеником штукатура. А когда это было? Вроде бы зимой. Нет, тогда дождь шел. А там был бригадир, дядя Леша! Нет, дядя Паша! Такой, с усами. Вот усы Удалов вспомнил, и это его обрадовало. Усы стали как бы якорем. Потом дядя Паша уехал на Дальний Восток. Или в Среднюю Азию. Он был хорошим наставником. Совсем не пил и Корнелия, у которого отец пропал на фронте, жалел. В чем проявлялась его жалость? Важно вспомнить, потому что в статье хорошо бы написать о наставнике молодежи. Как он говорил: «Ты, Корнюша, как пуговица, круглый и под ногами
И рука Удалова, погруженного в туманные воспоминания, вывела на странице большими буквами «Маша». Потом еще крупнее: «Машенька».
На этом сладкие воспоминания прервались возмущенным криком Ксении, которая подкралась как раз вовремя, чтобы увидеть, как блудливая рука ее мужа выводит на странице женское имя.
– Так я и знала! – громко возмущалась Ксения, и это возмущение, ломая перегородки и стены, прокатилось по всему затихающему дому. – Развратник! Уходи к ней!
Дальнейший монолог Ксении протекал в том же духе, и нет нужды тратить время на цитаты из него.
Удалов отмалчивался даже после того, как в голову ему полетела тарелка, потому что объяснить забывчивостью и далекими воспоминаниями появление женского имени он не мог. И кто бы ему поверил?
Минут через десять он очутился на лестнице, где решил переждать затянувшуюся грозу. Он не возмущался и был даже спокоен. Его тревожило другое – за пределами воспоминаний о поцелуе Машеньки и доброте дяди Паши никаких ярких картин его память не сохранила. Но ведь если дядя Паша – еще куда ни шло – в статье помещался, то Машеньке, чтобы добиться права возникнуть на газетной странице, надо было совершить что-нибудь конструктивное.
Удалов стоял на лестничной площадке, ощущая тупую усталость. Надо было с кем-нибудь посоветоваться.
Ноги сами привели Удалова к двери профессора Минца. К счастью, из-за двери доносились шумы футбольного репортажа. Это было хорошим знаком – профессор не работал, а отдыхал. Удалов постучался и вошел.
Отдых профессора Минца – понятие условное. Да, он слушал футбольный репортаж, да, он решал кроссворд, да, он раскладывал левой рукой пасьянс «Невский проспект». Но в то же время мозг Льва Христофоровича продолжал настойчиво трудиться, завершая решение неразрешимой задачи о квадратуре круга.
– Чем могу помочь? – спросил Лев Христофорович, который был отличным физиономистом. – Семейные неурядицы?
Понятно, что монолог Ксении он слышал – его слышали и в Вологде.
– Проблема совсем иная, – объяснил Удалов. – Проблема статьи. Мне нечего сказать людям.
– Чепуха! – ответил профессор. – Каждому из нас есть о чем сказать людям.
– Я забыл, – признался Удалов. – Так, в общих чертах помню – почти сорок лет прошло, а деталей не помню. А мне статью сдавать завтра. Позор. И Ксению надо успокоить. Пока не поверит, что речь в статье о далеком прошлом, не будет мне домашнего покоя.
– Память подводит?
– Думал, у меня память как память. И вдруг – надо же! Ощущения есть, даже положительные, а деталей кот наплакал. Сроков
– Делать? – Минц задумался и пошел к широкой полке над письменным столом, где стояли известные уже всему дому и цивилизованному человечеству снадобья и средства, которых сегодня не знают, но которые завтра или послезавтра обязательно произведут переворот в науке.
Изобретения универсального гения Льва Христофоровича непредсказуемы, парадоксальны и удивительны. Они призваны облагодетельствовать людей. Но, к сожалению, порой настолько опережают время, что их эффект не вписывается в обыденную жизнь. Результаты вдруг оказываются прямо противоположны ожидаемым. Именно поэтому благое намерение профессора, который шел к полке с открытиями, на самом деле было еще одним шагом к личной трагедии Корнелия Удалова.
Минц поводил рукой над бутылками и коробочками, затем его указательный палец замер над одной из них.
– Вот то, что нам надо.
Он извлек небольшую бутылочку, в которой лежали сизые, несъедобные на вид облатки. Одну из таблеток он вытряс из бутылочки на листок бумаги и протянул Удалову.
– Что это? – спросил Корнелий Иванович.
– Условно, до утверждения фармакологами, я именую это средство церебромагом. Понятно?
– Непонятно. И медициной не утверждено?
– Обычная бюрократическая волынка, – ответил Минц. – Надо проверить на мышах, тараканах, обезьянах и добровольцах. Лишь потом запускают в серию. Что разумно, но меня не касается. Я могу гарантировать полную безопасность для вашего, Корнелий Иванович, здоровья, но в то же время призываю вас к разумной осторожности.
– А что будет? – Удалов держал таблетку перед ртом, но не спешил глотать. При всем доверии к гению Льва Христофоровича он хотел и дальше наслаждаться радостями жизни.
– Ничего особенного. Церебромаг включает спящие клетки памяти. Все, что вы прожили, что видели, навсегда отпечаталось в вашем мозгу. Но проводящие пути засоряются. И вам кажется, что вы многое забыли. Но только кажется! Завтра утром вы проснетесь и убедитесь в том, что это только кажется! Глотайте.
И Удалов проглотил таблетку.
Потом он вошел домой.
Ксения, которая к тому времени убедила себя, что Удалов ушел к своей Машеньке, удивилась его возвращению, но виду не показала, была мрачна, молчалива и в глаза не глядела. А на восклицания Корнелия: «Кисочка, пойми!» – она отвечала однообразно: «Знаю, кто твоя кисочка». Но не знала о ней ничего, кроме имени, и это ее смущало и заставляло перебирать в памяти всех Машенек, Марусь, Марий и Марь-Петровн.
Удалов устал уговаривать супругу и лег спать, кинув прощальный взгляд на чистую тетрадь на столе сына – первая страница с крамольными словами была вырвана. Понятно кем.
Утром Удалов проснулся сразу. От душевного неудобства.
Он знал – случилось что-то очень плохое. Но не сразу сообразил, что именно.
Это был момент истинного начала трагедии.
Удалов еще не знал, что девятый вал обрушился на его беззащитную голову.
Он все вспомнил!
То есть он не осознал еще, что все помнит, но сжался от одного конкретного воспоминания, потому что оно было очень болезненным. Он совершенно четко представил себе, что сейчас войдет мать с перекошенным от злости лицом и скажет: