Кирилл и Мефодий
Шрифт:
Песня была старой, знакомой с детства. Мать проклинает землю, потому что та засыпала след ее сына, проклинает солнце, которое высушило траву, и из-за этого потерялся след ее сына, проклинает облако, так как оно обрушило ливень на землю и залило след ее сына. И может быть, поэтому сын не возвращается домой. Ибо нет его следа, который привел бы его назад к матери... Борис подошел, достал из кожанок мошны на широком поясе византийскую монету и бросил ее в короб годулара. Услышав непривычный звук, годулар вздрогнул, и мелодия сбилась.
Колобар, проводник по дорогам, стал теперь проводником к месту пира; он расталкивал людей и вел знатных к зеленому лугу, уставленному богатейшими яствами, вокруг которых пестрели цветные подушки. Место Бориса было обособлено и возвышалось над остальными. Он поднял первую чашу кумыса — пир начался.
3
Феодора вдруг постарела: все потеряно, она всего лишь тень, никому не нужная и никого не привлекающая. Все искали опоры у ее всемогущего брата Варды, подлинного властелина. Его мир стал миром ее сына — императора. И, увы, не было ложью то, о чем тайно поговаривали:
И Феодора, подавив гнев, пошла к нему сама. Сначала он не хотел ее принять, но, поняв, что она не уйдет, велел впустить. Феодора намеревалась припомнить ему кое-что и ясно показать пропасть между их положением в обществе, но его презрительно-холодное поведение вернуло ее на землю. Теперь она надеялась хотя бы устрашить его упреками, горькими слезами, однако и от этого пришлось отказаться. Варда принял ее, полулежа на пестром диване, в сарацинском халате, в шлепанцах на босу ногу. Когда Феодора вошла, он отложил сочинение Аристотеля и, не меняя положения тела, вопрошающе поднял брови. Она хорошо знала грубость, нахальство и бесцеремонность брата, но так обращались с ней впервые в жизни. Даже ее муж не разрешал себе таких вольностей в ее присутствия. Императрица чуть было не повернула назад, но горе, которое привело ее сюда, было сильнее. Она скользнула взглядом по его волосатым ногам, видневшимся из-под халата, и процедила сквозь зубы:
— Не ценишь достоинства императрицы — уважай хоть свою сестру!
Это вступление, казалось ей, должно было смутить его, но Варда отнесся к нему, как к жужжанию ничтожной мушки, летающей по комнате. Он приподнял ногу, похлопал по парчовому шлепанцу и ничего не ответил. Это движение было столь обидным, что императрица вспыхнула. Ее рука в тяжелых перстнях гневно сжалась, ногти впились в ладонь. Мгновение, и Феодора почти готова была с визгом броситься на этого варвара, позволяющего себе так унижать ее, но сказалась привычка владеть собой — императрица стиснула зубы и отвела взгляд от отвратительного парчового шлепанца. Только одна яростная слеза повисла на ее длинных ресницах, Феодора стряхнула ее и голосом, не предвещавшим ничего хорошего, сказала:
— Не боишься всевышнего?..
По-видимому, этот вопрос дошел до ленивого сознания Варды. Он сел и, вперив в нее тяжелый взгляд больших глаз, которые казались еще больше от теней под ними, спросил:
— Ты что, поучать пришла?
— Что со стеной, что с тобой говорить, — сказала Феодора, пренебрежительно поджав губы, — Другое интересует меня, и ты знаешь, что...
— Я не привык гадать.
— Знаю! Знаю!.. Гадать-то не умеешь, но блудить — такого второго поискать!
— И ты будешь меня судить за это? — спросил он, взглядом указав на свой пах.
Императрица, покраснев, попятилась к двери и оперлась рукой о стену.
— О сыне моем хоть подумай...
— Твой сын уже не маленький, — возразил Варда и снова улегся на диване. — Каждый сам себе выбирает удовольствия. Иди спроси, плохо ли ему.
Этот наглый ответ просто раздавил Феодору. Машинально нащупав дверь, она вышла. Пока спускалась по лестнице, ярость растаяла, и внутри осталась пустота, одна пустота. Значит, правдой были слухи о сыне, а она так надеялась, что они не подтвердятся! Чудовище, которым оказался родной брат, даже не трудилось прикрыть свое преступление какой-нибудь удобной ложью. Михаил, ее надежда, единственный сын, потерян безвозвратно, пал так низко, что спасти его невозможно. И в его руках находится судьба империи! Феодора не простит брату этого унижения и подлости. Покачиваясь в своей богатой коляске, она молчала всю обратную дорогу, стиснув зубы, нахмурив брови, с лицом, белым от ярости... Нет, никогда не простит! И если удастся дело, задуманное с Феоктистом, горе Варде! Она велит тогда вывести его на центральную площадь и резать на куски — пусть он тоже сын ее матери, пусть одна и та же грудь когда-то вскормила их! Жизнь уже бесповоротно разделила их, ничто более их не связывало. Он отнял у нее империю, отнял сына, лишил чувства собственного достоинства, унизил ее. Разве это брат?! Такого брата она рада бы повесить или завязать в мешок и — в воду Золотого Рога. И после того, как он захлебнется, надо петь гимны от радости, что не только себя, но и народ свой избавила она от этого исчадия ада.
Феодора поднялась по лестнице, пересекла приемную с красивым мозаичным полом и, отдернув занавеску своей молельни, опустилась на колени. Ее фигура в сумерках выглядела как статуя из черного мрамора; и как только не отнялись эти колени, как не устали поднятые руки, как не пересохли тонкие губы, шептавшие молитвы-проклятия, в которых пылало единственное желание — смерть брату и врагу, смерть!..
В конце моления Феодора была готова на самое страшное — бороться, будь что будет. Она вышла в приемную, позвала одного из верных слуг и велела найти логофета. Феоктист должен ускорить дело, пока не поздно. По всему видно, что Варда не желает ей добра и если все еще не гонит из дворца, то делает это по какой-то странной снисходительности. Однако после сегодняшней встречи от него нельзя больше ждать снисхождения и милости. При первом же удобном случае он навсегда устранит ее со своей дороги. Поняв это, императрица ужаснулась. Сначала пришла мысль о дочерях. Старшая, Фекла, была женой Сергия — доброго безликого человека, занимавшего видное положение
Феоктист не стал успокаивать ее, но и не нападал на брата. Он понял, что дело идет к концу. Плохо было только то, что он не знал, каким будет этот конец, кто кого победит. Логофет прознал о давно подготавливаемой Вардой расправе с регентами и императрицей. Чутье подсказывало ему, что надо действовать быстро, не то можно встретить ближайший рассвет в темнице, по примеру патриарха Грамматика, отчаянного противника иконопочитателей. И если расправа с ним превратилась в забавное зрелище для толпы (его возили верхом на осле по переполненному ипподрому), с ними — императрицей и Феоктистом — шуток не будет. Варда без колебаний отправит их на небо. Вряд ли было необходимо рассказывать все это встревоженной Феодоре, поэтому Феоктист предложил как можно скорее поговорить с патриархом Игнатием: он первым может с амвона поднять голос против злодеяний Варды. Надо подготовить народ. Ведь люди на базарах и площадях уже явно глумятся над кесарем, прелюбодействующим со своей снохой. Что касается Ирины, логофет найдет способ рассказать ей о мерзопакостных развлечениях ее возлюбленного. Если привлечь Ирину на свою сторону, можно будет считать себя победителями. Дальше дело увенчает кубок вина со щепоткой яда и доброе настроение Варды...
— Согласится ли она? — привстав, спросила императрица.
— Я ее прекрасно знаю! — Феоктист махнул рукой. Однако он не был вполне уверен в своей правоте и потому добавил: — Разумеется, не бесплатно. Вероятно, захочет вознаграждения.
— Обещай! Все обещай, только б согласилась!
— Хорошо, пресветлая, и не поскуплюсь, ибо ее согласие положит начало нашему избавлению...
4
Изо дня в день Ирина чувствовала, как Варда становится все холоднее к ее ласкам, все более замкнутым. Сначала она подумала, что появилась соперница, но расспросы своих и его слуг не дали никакого результата. А он все избегал ее. Сперва Ирина попробовала оправдать это усталостью, государственными заботами, но сомнения все равно томили и грызли ее. Ей казалось, что она уже неинтересна Варде, что он насытился ею, что клятвы его были пустой болтовней. Несмотря на легкомыслие, недремлющая практичность толкнула Ирину обратиться к дяде, Феоктисту. Давно она не давала ему знать о себе. Сначала боялась упреков, потом не нуждалась в нем, однако теперь положение становилось тревожным, и она решила восстановить старую дружбу, чтобы не пришлось делать это потом, будучи изгнанной из дворца кесаря.
Кроме того, Ирина надеялась разузнать у логофета о некоторых подробностях жизни Варды. Зная отношения между кесарем и дядей, она не сомневалась в успехе...
И все же такое решение было в известной мере рискованным: что подумает Варда, если узнает о ее визите к Феоктисту? Правда, они родственники, но родственные чувства давно затянула паутина. Коварный и вспыльчивый Варда это знал, поэтому Ирина не спешила идти к дяде.
Разумеется, можно было придумать сколько угодно оправданий, но Ирина не сомневалась в том, что любое оставит подозрение в душе Варды и, если она в самом деле надоела ему, у него будет прекрасный повод прекратить незаконную связь. Теряя Варду. Ирина теряла все. Ей теперь казалось, что напрасно она связала с Вардой свои надежды. Если он станет василевсом, то все равно не возвысит ее до себя. Не будь она женой его сына — иной разговор, но в этом положении... Даже императору такое кощунство не прощается... В свои одинокие дни Ирина все чаще вспоминала Константина. Его уход в монастырь наполнил ее чувством вины. Она жила в убеждении, что он постригся в монахи из-за любви к ней. Ей казалось, он все еще любит ее и простит ей легкомысленный поступок. Стоило смежить веки, и ей виделись твердые, мужественные губы Константина, его неспокойные руки с длинными пальцами. Руки Варды были грубые, широкие и тяжелые — руки, способные только брать, только грабить. Подобное сравнение все чаще приходило Ирине на ум. Она стала бессознательно искать черты Константина в каждом мужчине. Синева его глаз, раньше напоминавшая просто о его славянском происхождения, теперь вдруг стала властно притягивать ее. Пять лет в доме кесаря не прошли даром, притворство нашло в ее душе благодатную почву. Дворцовые интриги сплетались так тесно, что иногда казалось, будто нечем дышать. К тому же укоризненный, насмешливый взгляд Иоанна делал ее ничтожнее последней божьей твари, но, верная себе, она всегда гордо несла красивую голову. Пусть каждый думает что хочет! Важно, чтоб ей было хорошо! А хорошо ли ей на самом деле?.. Трудно было найти ответ на этот вопрос. Двойная жизнь, которую вела Ирина, начинала страшить ее. Если и дальше пойдет все так, она может очутиться либо на улице, либо в постели законного супруга, которого терпеть не может. Да и примет ли он ее? В этом она не была уверена. Иоанн был довольно честолюбивым человеком, чтобы теперь допустить ее к себе и тем самым еще больше унизиться. В глазах людей они продолжали слыть мужем и женой, но до ее слуха уже дошла молва об ее отношениях со свекром. Об этом не говорилось открыто лишь потому, что все знали суровый, мстительный характер кесаря.