Киров
Шрифт:
Часа полтора длилась речь. Потом Сергей Миронович вновь поднялся на трибуну. Где нужно, то округло, а где можно, то напрямик, он доказывал, как важно отложить создание своей, прочной власти до другого раза, когда в более спокойной обстановке соберутся сыны всех терских народов, не исключая ингушей и чеченцев, которых кое-кто считает извергами и которых сюда, в Моздок, не пустили. Ни воинственность, ни каверзность, ни граничащая с каверзностью наивность иных делегатов не сбивали Кирова, не лишали находчивости. Его вкрадчиво спросили, вызывая на спор:
— Кому будет эта власть подчиняться?
Он мгновенно отпарировал:
— Люди
Как ни крутили, как ни вертели честные и нечестные из ста тридцати двух делегатов, подавших злополучную декларацию, выходило, что прав Киров. Декларация сама собой отпала. Съезд внимал Кирову, призвавшему в резолюции вскоре собраться снова. Газета «Горская жизнь» писала в репортерском отчете:
«Резолюция ставится на голосование и принимается съездом в составе свыше четырехсот делегатов единогласно под гром аплодисментов на всех скамьях и многочисленной публики у входов».
Второй съезд народов Терека созвали в Пятигорске 1 марта1.
Народный дом сотрясали овации, когда говорили Киров и Буачидзе, а говорили они по-прежнему о единстве. Кое-кто недоумевал, почему оба они медлят, словно не слыша оваций.
Но Киров и Буачидзе не медлили — они избегали поспешности.
По их замыслу впервые в истории возник в Терской области единый фронт трудового народа, принесший трехнедельное мирное затишье. А к открытию пятигорского съезда кто-то приурочил кровопролития на берегах Терека и Сунжи, близ Грозного. Из-за этого ни один ингуш, ни один чеченец опять не попал на съезд. Казачьи есаулы, скрывая злорадство, лицемерно сокрушались: не хотят мира ингуши и чеченцы, оттого их и нет здесь.
Связь с Чечней прервалась. Киров получал вести лишь из Ингушетии, куда послали двух партийцев, грузина и русского, которые помогли выбрать делегатов и сопровождали их в Пятигорск.
Возглавлял делегацию двадцатисемилетний Гапур Сеидович Ахриев. Его в детстве взял под свою опеку дядя, владикавказец Ассадула Ахриев, один из первых ингушей с университетским образованием, бывший народоволец. Гапур окончил в Москве реальное училище и Коммерческий институт, после чего поселился во Владикавказе. Гапур не искал выгодных должностей, довольствовался заработком мелкого служащего, ходил в поношенной студенческой форме. Его мечты поглощала кооперация — по-тогдашнему кооператизм, — модное поветрие, казавшееся многим горцам средством избавления аулов от нищеты и темноты.
Познакомившись с Кировым в 1916 году, Гапур, не чуждый и прежде революционности, приблизился к идеям понадежнее кооператизма. Большевиком Гапур Ахриев пока не стал, но во всем следовал за Кировым, нередко выступал с ним на митингах, был депутатом владикавказского Совдепа.
Отсутствие ингушских делегатов, особенно рассудительного, образованного Ахриева, очень мешало на съезде Кирову, и он терпеливо ждал их. Ждал, хотя последняя весть
Киров ждал не напрасно. Оберегаемые ингушской кавалерийской сотней, делегаты пробились на станцию Беслан, где русские рабочие-железнодорожники день и ночь держали для них наготове паровоз и вагоны.
Когда поезд уже несся мимо поднятых семафоров, увидели скачущего всадника:
— Асланбек!
Всадник прямо с коня легко скользнул на ступеньки вагона, принятый в братские объятия.
Это был Асланбек Джемалдинович Шерипов, юноша, который спустя несколько месяцев прославился как командующий чеченской Красной Армией и спустя еще год, двадцати двух лет, пал в бою, чтобы вечно жить в памяти народов Кавказа.
Сын офицера-переводчика, Асланбек воспитывался в кадетском корпусе. Усваивал тонкости военной муштры, а заодно — русский, французский, немецкий, английский языки и латынь. Но предпочел перевестись в Грозненское реальное училище. Сердце юноши принадлежало чеченским легендам и русской поэзии, его кумиром был Лермонтов. Любимые стихи Асланбек переписывал в тетради, выучивал наизусть, родные легенды и песни переводил на русский,
Впоследствии Киров заинтересовался этими народными творениями. В совместных объездах аулов, бок о бок в седлах, на горных тропах, Сергей Миронович, бывало, задумчиво молчал часами, роняя лишь слова благодарности, когда по его просьбе Асланбек еще и еще читал свои переводы:
Полвека бились. Много пало гордых героев Под взмахом беспощадной косы красавицы смерти. Падали самые сильные из сынов свободного Кавказа. Так под серпом падают самые крепкие, Твердые и прямые стебли полевых злаков. И, сгибаясь, спасаются слабые и гнилые…Иногда Асланбек заводил недавно сложенные кем-то и после Октября успевшие устареть песни-причитания:
О чеченские юноши, Что же нам делать! Русский царь нас не любит, Потому что мы не его веры. Турецкий падишах нас не любит, Потому что мы не его подданные. И гибнем мы, чеченские юноши, Как гибнет плодородная нива Без пахаря и плуга…Говорят, по совету Сергея Мироновича написал Шерипов статью о горском народном творчестве, напечатанную во владикавказской газете «Народная власть», а затем выпустил маленький сборник чеченских легенд.
Октябрь, не заглушив в Асланбеке поэта, сделал его бойцом, Киров — трибуном революции, вожаком бедноты.
Избранный на пятигорский съезд, Асланбек Шерипов очутился в ловушке. Старшины и муллы угрожали ему казнью. Более хитрые устрашали тем, что он найдет себе могилу в казачьих окопах, а если и пересечет их, то его в Пятигорске зарежут или пристрелят. Наконец, Шерипова стерегли, как пленника. Он тайно от своих и чужих, безоружный, метнулся в Беслан, доверившись коню.