Киров
Шрифт:
Это был нелегкий путь, и не бесконфликтный. Русские по-прежнему глубоко не доверяли капитализму и предпринимателям после тех темных лет распада. Современники словно ощущали, что он пришел из другого мира, мира подводных течений, и ему не было никакого места на таком корабле, как «Киров». Капитан должен был прежде всего уметь находить нужных людей, уметь просить, а в случае необходимости заставлять замолчать при помощи хорошо рассчитанной расправы в случае необходимости.
Русские должны были страдать, или они просто в это верили, и Карпов видел, как его враги страдали, если решались преградить ему путь. Его способность подрывать потенциального соперника была давно и надежно отработана. Еще в начальной школе он понял, что должен был использовать
В средней школе он реагировал на подобное уходом в себя, находя утешение в душах великих писателей, вскоре начав считать себя персонажем «Записок из подполья» Достоевского.
«Одноклассники встречали меня злобными и беспощадными насмешками, потому что я не был похож ни на кого из них. Но я не мог терпеть эти насмешки и не мог сойтись с ними через ту крестьянскую готовность, с которой они сходились друг с другом. Я ненавидел их с первого взгляда, запираясь в робкой, оскорбленной и несоразмерной гордости. В конце концов, я не смог с этим смириться — за эти годы во мне возникла тяга к людям, к обществу. Я пытался подружиться с кем-то из одноклассников, но так или иначе, любая дружба всегда была напряженной и быстро заканчивалась сама собой…».
Россия была большой, грубой и болезненной. Люди, населявшие ее, были зачастую некультурны и больше полагались на мускулы, чем на мозги. Карпов видел, как физическая сила приносила другим в школе признание и знал, что ему таким никогда не быть. Он не был похож ни на кого из одноклассников. Он не мог бегать достаточно быстро, прыгать достаточно высоко или с боем прорываться к мячу. Однако он смог подавить свое чувство неполноценности и стать капитаном — но другими методами. Он начал обхаживать физрука, задерживаясь в раздевалке, принося ему еду из дому и даже как-то уперев для него шкалик водки, обнаруженный в старом баре отца.
Постепенно он получал все большее доверие, помогая составлять планы, заниматься спортивным инвентарем и проверять, все ли было учтено и должным образом сложено в конце дня. Вскоре ему была поставлена задача распределять инвентарь между командами, а также раздавать спортивную форму и обувь, и эта небольшая власть дала ему контроль над одноклассниками. Любой, кто обижал его, теперь мог получить полный ворох разнообразной гадости в отместку. Заводилы, ранее совершенно бесцеремонно обращавшиеся с ним, теперь вынуждены были его просить, а те, кто этого не делал, быстро нашли себе проблемы в других отношениях [23] .
23
Шеттлер, оказывается, крайне тонкий знаток не только российского флота, но и школьной иерархии? Ибо «Омега» добившаяся уважения переходом в «Эпсилоны» это оксюморон. «Эпсилон» ценится только как «специалист» и за человека не считается. Да, бить просто так никто не будет, но от получения по морде это никак не защищает
Будучи подкованным в учебных дисциплинах, Карпов помогал в учебе тем, кого считал полезным для себя и избегал и даже мешал тем, кого воспринимал угрозой для себя. Однажды он зашел так далеко, что подсунул одному однокласснику шпаргалку с неправильными ответами на важную контрольную, и этого оказалось достаточно, чтобы этот гопник завалил всю четверть. Когда парень настолько завалился, это поставило крест и на его спортивных планах, так как он не смог принять участие в важных соревнованиях весной [24] .
24
Угу, только кого бы потом два месяца из травмы бы не выпускали — вот в чем вопрос
В университете Карпов пошел по тому же пути — стать помощником преподавателя, доцентом, помощником библиотекаря. Теперь он контролировал раздачу не футбольных мячей, а книг. Теперь он работал за столом в секции специальной литературы и решал, кому давать материалы, а кому нет. Он составлял списки, в которых поднимал или опускал вниз определенных студентов, иногда заставляя их делать что-то для себя или чем-то ему помочь.
Однажды, когда еще один талантливый студент разделал его в дискуссии слишком умело, Карпов проследил, чтобы тот задержался дольше остальных, а сам сумел пробраться в его комнату в общежитии и стянуть библиотечную книгу, которую незаметно убрал обратно на полку. Следующие две недели он постоянно донимал этого студента, требуя вернуть книгу и угрожая довести вопрос до администрации.
Даже преподаватели начали бояться и не любить его после того, как он сыграл ключевую роль в окончании карьеры преподавателя, поставившего ему низкие оценки по важной специальности. Карпов пришел к тому в кабинет и сказал, что преподаватель не в состоянии должным образом рассмотреть и оценить его эссе, но протест быстро сошел на нет. Преподаватель не стал пересматривать оценку, и тогда Карпов нашел способ получить и это, и даже больше. Именно тогда в дело вступили его натренированные навыки распространения слухов и разжигания скандалов. Он незаметно подбросил в кабинет преподавателя бутылку водки, и затем пустил слух, что видел того пьяным в дрова, и что преподаватель зачастую слишком долго задерживает отдельных студентов после занятий по причинам, далеким от учебных. Так он обрел это искусство окольной лжи, и способность использовать его, чтобы причинять вред другим и добиваться своего.
В русском сознании существовало два типа лжи, и Карпов стал матером обоих. Первым из них было vranyo, то есть позерство и показательно соответствие системе, небольшой вроде бы безобидный обман там и тут, распускание слухов в хорошо знакомой аудитории, которая совершенно готова и рада была поверить, прекрасно понимая, что у противоположной стороны была своя версия правды. Русские распространяли vranyo почти постоянно, один врал, другой слушал, и оба понимали, что это все было обычным делом. Достоевский зашел так далеко, чтобы заявить: «Деликатная взаимность vranyo было почти главным условием всего российского общества, всех встреч, клубов и объединений».
Другим видом лжи была lozh, то есть сознательное и преднамеренное введение другого в заблуждение. В то время, как большинство русских были искусны в тонком трюкачества vranyo, они часто совершенно не обладали более темным искусством lozh. Писатель и драматург Леонид Артемьев писал, что русские почти не имели никакого реального таланта ко lozh, которая «была искусством, трудным, требующем интеллекта, таланта, характера и выносливости». Карпов был исключением. Его талант реальной lozh сослужил ему хорошую службу на протяжении многих лет. Он состряпал обвинение, позволившее ему решить проблему с преподавателем и стал достаточно умел, чтобы превратить lozh в свой кнут. Он рано понял, что заявление о проступке может иметь те же последствия, что и реальный проступок.
Честолюбие было одним, двуличие и обман другим. Люди вскоре пришли к выводу, что амбиции Карпова непосредственно связаны с этими темными силами. Он знал, что чтобы заставить что-то случиться в России, с ее ленивым протоколом и делопроизводством, требовалось больше времени, терпения и немного коварства. За пятнадцать лет, проведенных в подъеме наверх в «Газпроме», Карпов стал мастером искусства тонкой lozh, и ни разу ни на минуту не стыдился своего поведения. Достоевский знал, что говорил, когда писал, что в российских интеллектуальных классах прозрачность и откровенность были невозможны.