Киров
Шрифт:
— Скажите это Джону Ривзу и остальному экипажу «Уоспа».
Час спустя Рузвельт подготовил и издал президентский указ военно-морскому флоту США, требующий обнаруживать и топить любые враждебные корабли в пределах 300 миль от Ньюфаундленда. Американцы все более и более приближались к открытому объявлению войны, для которого оставались лишь формальности. Рузвельту лишь следовало убедиться, что адмирал Кинг понимал, что англичане находились в этой зоне и не являлись вражескими кораблями, несмотря на все отвращение адмирала к «вероломным овсяникам», как он их называл.
Медленно тикали часы, приближая время «Ч», не оставлявшее иных мыслей всем, вовлеченным в операцию. Эти же часы тикали
В то же время, как Карпов давил на Орлова, добиваясь поддержки, адмирал Вольский и Золкин заканчивали свой разговор в лазарете.
— Не беспокойтесь о Карпове, — сказал доктор. — Если он развяжет еще один бой, я лично помогу тебе пройти на мостик.
— Карпов опасен, — сказал Вольский. — Он заявляет, что думает лишь о корабле и его экипаже, но я ощущаю, что есть что-то еще.
— Согласен, — сказал Золкин. — Это заметно по его глазам. Он о чем-то думает, что-то замышляет. Это можно понять по его движениям. Но поймите ситуацию, Леонид. Да, он капитан корабля, но он не капитан, пока вы находитесь на борту.
— Профессиональная зависть?
— И не только. Это своего рода отрицательная реакция на присутствие кого-то с большими полномочиями. По-моему, он рассматривает всякое собственное суждение как истину в последней инстанции и глубоко возмущается любому вмешательству. Да, от относится к тебе с уважением, которое предписывает твое звание, но лишь на словах, а на деле видит в тебе препятствие, или, что еще хуже, постороннего на корабле, принадлежащем ему по праву. Я видел тысячи таких людей как он за долгие годы. Похоже, Россия-матушка разводит их в промышленных масштабах. Заметил, как он всякий раз закрывается, если ты ему возражаешь? Он складывает руки на груди, его глаза сужаются, в его облике начинает отчетливо быть заметно неприятие, возмущение, даже досада.
— Он эгоист, это совершенно точно.
— Тебе следует проявлять осторожность. Он может быть опасным и непредсказуемым врагом.
— Думаешь, Карпов попытается подорвать мое положение?
— Возможно. Мы находимся не в нормальных условиях, дружище. Североморска больше нет. Вся цепочка командования на борту корабля проистекает из полномочий, которые дали нам люди из мира, которого больше не существует. Да, все выполняют приказы. Он говорят «так точно!» или «никак нет!», но это просто привычка, своего рода условный рефлекс.
— Я думал, что неоднократно заслужил их уважение, — сказал Вольский.
— Это так, и это твое главное преимущество на данный момент. Убери эту форму, Леонид, и мы все окажемся просто людьми, которые делают странные вещи в условиях экстремального давления. В отношении Карпова люди подчиняются ему как старшему по званию, но я не думаю, что за ним пойдут, как за человеком. Что же касается тебя, то экипаж тебя искренне любит и уважает, и они пойдут за тобой, а не за твоим званием. Ты для них «Папа Вольский», гранд-адмирал флота. Кто-то тебя боится, кто-то видит в тебе отца. Но иногда отцы бывают своенравными, а дети своевольными, верно? Такой «сын» у тебя есть, это Карпов. И когда такой как он, ощущает угрозу, он начинает искать союзников прежде, чем действовать.
— На корабле?
— Ну а где же? И ты должен понимать, что здесь очень мало людей, смотрящих на мир собственными глазами.
Вольский помолчал какое-то время. Его лицо приобрело болезненное выражение, брови нахмурились, а взгляд устремился куда-то вдаль, словно он рассматривал что-то в далеком уголке своего ума.
— Я старею, Дмитрий, — угрюмо сказал он. — Я надеялся дожить свои последние годы дома, с внуками и красивым садом. А теперь я здесь, у меня на плечах лежит судьба мира, а того, что я считал домом, больше даже не существует, как ты только что сказал. И это понимает умом или душой каждый на этом корабле, а более молодые люди более деятельны. Они видят впереди возможность что-то изменить, чего-то добиться, а не найти покой и легкость. Они еще не жили достаточно, и они добиваются своего. А я? Я устал. Я хочу расположиться под пальмой с бокалом хорошего вина и почитать книгу. И тем не менее, я не думаю, что кто-либо из нас найдет твой остров с горячими полинезийками. Все приближается к точке кипения. Мы не можем просто плыть и стрелять в любой корабль, оказавшийся рядом с нами. В какой-то момент нужно будет принимать решение. И оно должно будет быть принято.
— Какое решение, Леонид? Что ты намерен делать?
— Иди в залив Арджентия на подписание Атлантической Хартии. Возможно, я смогу обеспечить варенье и мед и для России.
— Но как? Как ты собираешься пойти туда сам и высказать свое мнение Черчиллю и Рузвельту после всего, что сделал Карпов?
— Я все решил. Сталина туда не приглашали, но все они прибыли со своими генералами и адмиралами. Я гранд-адмирал Российского Северного флота. Ты сам сказал это.
— Да, я так сказал, но сможешь ли ты сказать это Черчиллю и Рузвельту? Это рискованно, Леонид. Допустим, ты сможешь убедить их в том, кто мы и что мы и откуда мы появились. Допустим, они поверят во все это. Разве тогда они не увидят в тебе ценное средство?
— Конечно. Я на это и рассчитываю.
— Но подумай… Если бы в наши дни шла война, а тут появился человек, который знает все, что должно будет случиться, каждый бой, каждую ошибку. Ты бы не попытался оставить его при себе?
— Думаешь, они попытаются захватить меня?
— Думаю, тебе стоит рассмотреть ситуацию, когда тебе будет нелегко вновь обрести свободу.
Адмирал обдумал это и кивнул.
— Я понял это некоторое время назад, — признал он. — Но хотел узнать, что думаешь об этом ты, и полагаю, что ты прав. Нанести визит Рузвельту и Черчиллю было бы заманчиво, даже интересно. Но в высшей степени неразумно. Я думал об этом долго, возможно, даже слишком долго.
— Не поэтому ли ты позволил вести корабль этим курсом? — Продолжил сеять сомнения Золкин. — Ты думал об участии в этой встрече? Боюсь, что у Карпова другие планы. Попомни мои слова, он намерен показать силу, и если Союзники ответят, он встретит огонь и только огонь. Так что, старик, если ты намерен когда-либо еще почитать под пальмой, лучше бы тебе оказаться на мостике. Я подтвержу, что ты здоров и дееспособен. Сейчас вахта Орлова. Карпов рыщет где-то внизу, но думаю, тебе стоит оказаться там как можно скорее.
Вольский вздохнул.
— Полагаю, ты прав. Я ощущаю себя намного лучше. Спасибо, Дмитрий.
— И, адмирал… — Если вам потребуется союзник, вы можете рассчитывать на меня. Я не шутил, когда говорил Карпову, что это мое дело — определять здоровье любого человека на борту, будь то здоровье физическое или психическое. Если Карпов станет проблемой…
Вольский снова кивнул.
— Будем надеяться, что не станет, — тихо сказал он.
Холодное серое море продолжало набухать, а с ним назревали и проблемы. Роденко отправил Ка-40 для слежения за группой американских кораблей, приближающейся с юга. Они повернули на юго-запад на курс 230 градусов, который позволил бы им обогнуть Ньюфаундленд. Орлов, следуя указаниям Карпова, следовал параллельным курсом севернее. Ранее они обнаружили одиночный самолет вблизи Ньюфаундленда, но Орлов приказал отпустить его. Он не хотел объявлять боевую тревогу и сбивать самолет при помощи ЗРК. Кроме того, не нужно было давать адмиралу поводов вернуться на мостик.