Киселёв vs Zlobin. Битва за глубоко личное
Шрифт:
Россия в информационном пространстве хочет опираться на твердые факты, иметь исчерпывающую картину мира, включая самую широкую палитру мнений. Если так, то цель государственного информационного агентства – создать такой ресурс. Он полезен всем гражданам независимо от статуса – для осмысления событий в стране и мире. Вот так, собственно, я и понимаю государственную позицию, и никак иначе. Поэтому-то, повторюсь, и диапазон свободы слова в России огромный. А я в этом диапазоне лишь одно из мнений. Хотя есть телеканалы и частные информационные агентства, у которых другое мнение, отличное от моего чуть ли не по всем пунктам. Но это нормально.
Злобин: Хорошо, тогда ответь мне на такой вопрос: как ты, будучи главным человеком в агентстве, вырабатываешь его стратегию?
Киселёв: Мы просто идем за новостной повесткой. Есть календарь событий, и мы ему следуем. Как у всех. Если тебя интересует Кремль, то я туда на летучки не хожу.
Злобин: Не ходишь, так-так… Тебе звонят? Или фельдъегерь доставляет пакет?
Киселёв: Нет, фельдъегерь мне пакет тоже не доставляет. Полковнику никто не пишет… Было несколько раз, три или четыре, когда я советовался с Дмитрием Песковым. Мне нужно было кое-что уточнить, получить больше информации по международным встречам президента, понять, что имеется в виду.
Злобин: Советоваться – это вещь совершенно нормальная, тут ничего такого нет.
Киселёв: Да, я могу сам поднять трубку и позвонить кому угодно, например министру, академику, кому-то в администрации президента, губернатору или депутату, в МИД – попросить консультации и встречи, чтобы прояснить какие-то тонкости. Бывает и по-другому. Время от времени мы у себя в агентстве устраиваем встречи с министрами и людьми аналогичного ранга в режиме off the record c приглашением главных редакторов ведущих российских изданий. Просто для понимания. Но чаще всего мы обращаемся к экспертам. Моя цель – культивировать квалифицированную журналистику. Например, у нас была проблема в связи с публикацией интервью Леонида Ринка по делу Скрипалей – причем такая, что мы никак не могли ее разрешить. Если помнишь, Мария Захарова сделала заявление, что нет такого газа – «Новичок», нет такой формулы и не было такого советского проекта. А химик Вил Мирзаянов, который живет сейчас в США, сказал: «Ну как же, был проект «Новичок», мы над ним работали, вот вам даже формула». Возникло противоречие, мы стали разбираться. Маша была в Токио, мы с ней переписывались целый день. Мне стало действительно интересно, потому что, прежде всего, у меня нет оснований Маше не доверять. Она ярчайший дипломат и при этом очень скрупулезно работает с информацией.
Злобин: Ну а, с другой стороны, Маша же не химик и не эксперт-криминалист.
Киселёв: Вот именно. И мне нужно было понять, почему так говорят химики. Это было настоящее журналистское расследование. Наши коллеги из «Ленты» и других интернет-ресурсов нас потом ругали за то, что мы трижды правили содержание интервью с Ринком, агентство Франс-Пресс говорило, что мы путаемся в показаниях, и тому подобное. Все это интересная история. Я в конце концов попросил телефон Ринка, потому что хотел сам с ним поговорить – какая-то у нас получалась нестыковка, а не доверять Ринку у меня ведь тоже нет оснований. И в результате мне Леонид Игоревич рассказал, как обстояли дела.
Понимаешь, в интервью с учеными молодым журналистам сложно. Иной раз даже кажется, что человек не улавливает суть задаваемого вопроса. Журналисту интересно одно, а ученому – другое. Людям из разных миров с трудом удается подобрать общий язык. Ученые, разумеется, знают свой предмет, но не всегда понимают нерв дискуссии – это все очень далеко от их интересов. И вот я все ломал голову – как же так, ученые говорят о «Новичке», знающие люди, они же не будут просто так трепать языками? А политики говорят, что не было ни «Новичка», ни проекта. Откуда взялся «Новичок»? И я вдруг подумал, что это мог быть внутрилабораторный жаргон, такая своеобразная кликуха… Эта идея как-то уже была способна примирить версии обеих сторон, и я за нее уцепился. Вот он, ларчик-то, просто открывался. Ученым же не дают читать секретные документы. Им дают техническое задание, а работу же надо как-то назвать для внутреннего пользования –
Вот об этом я Леонида Игоревича Ринка и спросил. Мария Захарова говорит одно, Вил Мирзаянов другое – как это все-таки стыкуется? И в сухом остатке оказалось, что, действительно, ученые, которые занимались разработками, получили техническое задание – сделать формулу, синтезировать вещество с определенными свойствами. Но формула – это еще не оружие. Потому что нужна целостная боевая система – средства доставки, антидоты, меры предосторожности, много всего. Разные элементы системы разрабатывают разные институты. Готовые разработки ученые передавали военным, и все это превращалось в боевую систему уже в их руках. Так вот, у военных есть специальные реестры, грубо говоря, амбарные книги, в которых они регистрируют поступления. И среди прочего был реестр с заголовком «Новичок», в который новые поступления записывались под кодами «Новичок-1», «Новичок-2», «Новичок-3» и так далее. Иначе говоря, «Новичок» – это название способа регистрации боевых систем химического оружия. Причем одного из многих. И, что важно, «Новичок-1» и, к примеру, «Новичок-2» – это совсем разные боевые системы, с разными формулами, с разными средствами доставки, с разными антидотами, с разными целями. Слово-то «Новичок» есть, но оно не означает ничего конкретного. Оно не работает без цифры.
Злобин: То есть, по-твоему, просто «Новичка» вообще не было, Маша все правильно сказала?
Киселёв: Ну да, фактически не было ни формулы «Новичка», ни проекта «Новичок». Получается, что сам по себе «Новичок» как конкретное вещество – это выдумка британцев. Нельзя говорить, что кого-то отравили «Новичком» – тут надо либо разобраться в теме и знать, о чем говоришь, либо просто молчать и не выдумывать.
Злобин: А это все Ринк тебе рассказал? Интересно, он же, как ученый, наверное, не должен знать такие вещи.
Киселёв: Это он мне рассказал. Я его спросил прямо: «Вы ученый? Химик?» Он ответил: «Нет, я ближе к применению». Поэтому-то он все и знал. Я просто вытянул из него, как журналист, то, что не смогли вытащить мои молодые коллеги. И потом попросил Андрея Веселова, который непосредственно занимался этой историей, Ринку перезвонить. Сказал: «Андрей, вот вам тезисы, позвоните, пожалуйста, удостоверьтесь, что все правильно, напишите и пришлите мне текст, я его еще раз посмотрю».
Злобин: Это было третье изменение интервью?
Киселёв: Да, третье и последнее. Мне прислали из нашей редакции текст, я его посмотрел, стилистически поправил, уточнил и попросил отправить Ринку, чтобы он при необходимости смог внести свои поправки, чтобы все было корректно. Ринк посмотрел, правок с его стороны не было. И тогда мы опубликовали последнее изменение – в шесть часов вечера, восемнадцать ноль-ноль. А мы этим занимались с утра. И нам здесь извиняться не за что, ты же понимаешь, потому что мы честно проходили исследовательский путь. Мы ниоткуда не могли получить информацию, ни из какого Кремля. И мы первые среди российских СМИ, кто доскребся до дна этой истории. Потому что все писали просто: «Новичок», «Новичок» – не было никакого «Новичка»!» Но просто сказать «не было» – этого мало в современном мире. А что, в таком случае, было? И откуда это все возникло? Мы первые, кто проделал эту работу.
Злобин: Очень хорошая история. Мне нравится такая дотошность. И я не вижу ничего плохого в том, что редакция корректирует материалы, когда появляется новая информация. То есть получается, что просто было много «Новичков» и каждый имеет свой цифровой индекс? Как машина «Лада» – непонятно, о чем речь, потому что «Лады» бывают разных моделей. На Западе опубликована информация о четырех веществах, называемых «Новичок», с разными порядковыми номерами и даже авторами химической формулы, местами производства, количеством произведенного вещества, документами по испытаниям, в том числе на людях, и количеством ампул, которые пропали. Отчасти ты прав, «Новичок» – это название определенной группы отравляющих веществ, разработанных в СССР.