Клад острова Морица
Шрифт:
Человеческий рак прививали золотистым хомячкам, и у них вырастали довольно большие опухоли. А потом в опухоль вводили «сиротский» вирус. Проходила неделя, и опухоль, до этого красная, начинала бледнеть. Еще через неделю она резко уменьшалась.
При микроскопическом исследовании видно было, что когда опухоль, если можно так сказать, в своем расцвете, то она сплошь состоит из раковых клеток. Но по мере того, как в ней размножается вирус, количество клеток уменьшается, они замещаются соединительной тканью. И хотя через две-три недели еще остается небольшая опухоль, раковых клеток там практически уже нет. Опухоль состоит в основном из соединительной ткани. А потом и соединительная ткань рассасывается. Опухоль исчезает.
Что делает со
Но все это были эксперименты на животных, хотя и с человеческими опухолями. Что же будет с раковыми клетками человека, живущими вне организма? Исследователи брали кусочки раковой опухоли после операции в клиниках, сохраняли их живыми и на этих кусочках ставили опыты. И здесь вирусы работали неплохо.
Встретились ученые и с целым рядом сложностей. Например, выяснилось, что вирус склонен расправляться далеко не с каждой разновидностью рака. У него, у «сиротского», как оказалось, большая избирательность, изощренный вкус. Он способен развиваться только в определенном виде злокачественных клеток. Скажем, еще на первом этапе исследований, когда на опухолях, пересаженных хомячкам, проверяли действенность сорока девяти «пород» энтеровирусов, выяснилось, что 33 из них могут развиваться на саркоме типа ЧЭ-67. Но только два из этих тридцати трех были в состоянии жить на другой саркоме — 40–79.
А вот еще опыт. Взяли кусочки опухоли после операции десяти больных, страдающих раком желудка, И каждый образец заразили шестью видами вируса. Оказалось: в опухоли одного больного развивалось пять вирусов из шести; у другого больного— четыре; а у третьего — лишь один. Но ведь у всех больных был один и тот же недуг — рак желудка!
Следовательно, говорить о практическом использовании «сиротских» вирусов в борьбе со злокачественными новообразованиями пока нельзя. Впереди еще очень много работы, которая даст прежде всего теоретические результаты. Нужно достаточно хорошо узнать «вкусы» и возможности всех «ракоядных» микробов. Видимо, придется определять индивидуальную чувствительность раковых клеток разных больных и искать здесь какие-то закономерности. Необходимо исследовать и союзников вируса — химиопрепараты. В институте, например, установили, что если, перед тем как заражать опухоль, ввести туда очень небольшую дозу химиопрепарата, то вирус развивается еще более активно. Видимо, химические вещества ослабляют оборону раковых клеток и помогают энтеровирусу пробраться в них.
«Сиротские» преподнесли своим опекунам-ученым еще один сюрприз. Выяснилось, что к энтеровирусам чувствительны не только раковые клетки, развивающиеся в желудке или кишечнике. Натиска «сиротских» не выдерживают и гинекологические опухоли, и опухоль молочной железы. А ведь это ткани совсем другого происхождения! Ученые пока не могут достаточно уверенно объяснить это неожиданное явление.
Никому лучше, чем самим исследователям, не виден тот долгий путь, который им еще предстоит пройти до цели. Наверное, поэтому директор института доктор медицинских наук Р. А. Кукайне высказывается о результатах этих работ весьма осторожно:
— Конечно, вряд ли можно полагать, что нам удалось отыскать самых сильных, самых надежных врагов раковых опухолей. Не исключено, что удастся найти другие разновидности вирусов, еще неизвестные, или известные, но неиспытанные, и они окажутся гораздо более активными, чем «сиротские». Скажем, вакцины против некоторых вирусных заболеваний действуют и на опухолевые клетки: они разрушают их. Возможно, помогут генетики: выведут какую-либо особо надежную в борьбе против рака разновидность микробов. А может быть, будет найдено какое-то совсем иное средство, и наши вирусы никому не понадобятся.
Да, все может быть в биологии. Тем более в век биологии. И скептические высказывания исследователей понятны. Впрочем, как понятно и то, почему они иногда уже затрагивают в своих спорах проблему клинической проверки способностей «сиротских» вирусов, а в их лексиконе даже стало мелькать такое непривычное слово, как виротерапия.
Экскурсия третья
ЖИДКИЙ КРИСТАЛЛ
— Знаете, — сказал мне однажды Игорь Григорьевич Чистяков, доктор физико-математических наук, — я ведь увлекся изучением этих веществ главным образом из-за того, что они в поляризованном свете образуют великолепную красочную картину… Потом, когда углубился в проблему, появились, конечно, и другие интересы. Но первый толчок дала именно эта необычайная красота. Глаз не оторвешь!
Честно говоря, я не сразу поверил Игорю Григорьевичу. Серьезный ученый, один из крупнейших в нашей стране специалистов в области структуры жидких кристаллов, руководитель исследовательской группы Института кристаллографии Академии наук СССР — и вдруг оказывается, что он начал заниматься новой областью знания только потому, что увидел — пусть даже и в поляризованном свете — какие-то красочные картины. Правда, в свое время профессор М. С. Навашин, исследователь хромосом растений, уверял меня, будто он посвятил жизнь изучению микроскопического клеточного ядра лишь по той причине, что с детства был близорук и питал страсть разглядывать невообразимые мелочи. А академик А. Д. Александров, физик по образованию, но занимающийся в основном математическими проблемами, объяснял эту свою склонность тем, что в математике у него «получается лучше», чем в физике. Однако те признания были сделаны в лирическую, шутливую минуту. Здесь же, в лаборатории жидких кристаллов, разговор шел в деловой обстановке, и в словах Чистякова не улавливалось и тени юмора Как-то странно все это…
Между тем Игорь Григорьевич вынул из лабораторного шкафа лист густо-черной полимерной пленки.
— Дайте-ка вашу руку.
Я протянул ее, почему-то повернув раскрытой ладонью кверху, — словно цыганке, которая будет гадать по «линиям судьбы». Игорь Григорьевич положил пленку мне на ладонь. Мгновение я смотрел на черную глянцевую поверхность, не понимая, зачем мне дали эту пленку и что я должен делать. Вдруг в черной ее глубине началось какое-то движение. В нескольких местах возникли коричневые пятна, и тут же в центре каждого из них появился красный блик, он стал расширяться, оттесняя коричневую краску к краю. Но в середине красного пятна уже всплыло оранжевое, затем, без промедления, желтоватое, зеленое, голубое, синее. И каждый новый цвет, растекаясь по пленке, гнал перед собой, словно камень, брошенный в воду, концентрические волны предыдущих цветов. Но вот появились небольшие фиолетовые пятнышки и цветные блики перестали, наконец, «выныривать» из недр пленки. Волны радужных переходов замерли. Картина стабилизировалась. И тут я заметил, что комбинация пятен образовала на черном фоне многоцветное изображение моей ладони.
— Удивительно! — вырвалось у меня.
— Вот посмотрите, — говорил Игорь Григорьевич, разглядывая узоры на пленке, — у вас пальцы до самых кончиков прорисовываются синим цветом. Это норма. А если бы они были оранжевыми, красными, или, что еще хуже, коричневыми, это давало бы основания подозревать, что вы больны холодовым нейроваскулитом. Есть такая неприятная болезнь, одно из проявлений которой заключается в понижении температуры пальцев рук и ног.
— Так это, — кивнул я на радужный рисунок, — изображение температуры руки?