Кладбище для безумцев. Еще одна повесть о двух городах
Шрифт:
— Крамли ждет меня на улице.
— Крамли! — взвизгнула она. — Святые угодники! Крамли?!
— Он меня защитит, Пег.
— Защитит от твоих панических припадков? Он что, может сделать тебе искусственное дыхание рот в рот? Проследить, чтобы ты съел завтрак, обед и ужин? Запереть от тебя холодильник, когда ты отрастишь пузо? Он что, заставляет тебя менять нижнее белье?
— Пег!
И мы оба немного посмеялись.
— Ты правда собираешься уходить? Мамочка прилетает домой в пятницу, рейс шестьдесят семь, авиакомпания «Пан Америкэн». Будь дома! Чтобы все убийства были раскрыты, трупы захоронены, а от хищниц-любовниц
— Я люблю тебя, Пег.
— И последнее… скажи напоследок: кто умер?
У края тротуара меня ждали Генри, Крамли и Констанция.
— Жена не хочет, чтобы меня видели с вами, — сказал я.
— Залезай в машину, — вздохнул Крамли.
56
Пока мы ехали на запад по пустынному бульвару, где вокруг не виднелось даже тени другой машины, Генри пересказывал все, что было с нами под землей, под стеной и снаружи. Было даже приятно слушать о нашем стремительном бегстве из уст слепого, который яростно кивал головой, с шумом втягивал носом воздух и рисовал на ветру черными пальцами: вот здесь был Крамли, здесь он сам, дальше я, а позади чудовище. Или как нечто за дверями гробницы, словно тесто, наползает, запечатывая нам выход. Бред! Но Генри рассказывал так, что нас дрожь пробрала, и мы закрыли все окна. Не помогло: ведь у машины не было крыши.
— Вот почему, — заявил Генри, снимая в финале свои темные очки, — мы призвали на помощь вас, безумная леди из Вениса.
Констанция нервно взглянула в зеркало заднего вида.
— Черт, мы едем слишком медленно!
И она пришпорила машину. Наши головы откинулись назад.
Крамли отпер входную дверь своего дома.
— О'кей. Располагайтесь! — проворчал он. — Который час?
— Поздно, — сказал Генри. — Жасмин благоухает так, что голова идет кругом.
— Правда? — крикнул Крамли.
— Нет, но звучит неплохо. — Генри улыбнулся невидимым зрителям. — Сходи за пивком.
Крамли раздал всем по пиву.
— Неплохо было бы добавить туда джина, — сказала Констанция. — Черт! Да там уже есть джин!
Я включил проектор в розетку, заправил пленку Роя Холдстрома, и мы выключили свет.
— Ну что? — Я щелкнул включателем проектора. — Начинаем.
Пошел фильм.
На стене в доме Крамли замелькали картинки. Из того, что можно назвать фильмом, там было всего каких-то тридцать секунд, да и то довольно сумбурных, будто Рой снял анимацию со своей скульптурой всего за несколько часов, а не потратил на съемки несколько дней, как обычно: придать фигуре позу, сделать снимок, затем передвинуть бюст и снять еще кадр, потом еще один и так далее.
— Боже святый! — прошептал Крамли.
Мы все сидели и смотрели, открыв рот, на существо, скакавшее по стене.
Это была копия Человека-чудовища, тот самый тип из «Браун-дерби».
— Не могу на это смотреть, — сказала Констанция.
И все-таки она смотрела.
Я украдкой бросил взгляд на Крамли и почувствовал себя снова как в детстве, когда мы с братом сидели в темном кинозале, а на экране появлялся Призрак Оперы, или Горбун из собора Парижской Богоматери, или Летучая Мышь. У Крамли было такое же лицо, как у моего брата тридцать лет назад, — завороженное и испуганное одновременно: в нем читалась
Ибо там, на стене, реальный и такой близкий, был Человек-чудовище. Каждая черточка его деформированного лица, каждое поднятие его бровей, каждое подрагивание ноздрей, каждое движение губ — все было в нем безупречно, как те наброски, что делал Доре, приходя домой после долгой ночной прогулки по черным от печной угольной сажи закоулкам Лондона, пряча под веками глаз гротескные образы, и вот уже нетерпеливые пальцы тянутся к карандашу, к чернилам, к бумаге, и началось! Как Доре делал наброски лиц лишь по памяти, так и внутренний взор Роя запечатлел Человека-чудовище и воспроизвел малейшее шевеление волосков в ноздрях, каждую ресницу на моргающих веках, изогнутое ухо и вечно капающую из дьявольского рта слюну. А когда Человек-чудовище в упор уставился на нас с экрана, мы с Крамли отпрянули. Он увидел нас. Он заставил нас испустить крик ужаса. Он пришел, чтобы нас убить.
Стена в гостиной снова стала темной.
Я услышал невнятный звук, сорвавшийся с моих губ.
— Глаза, — прошептал я.
Пошарив рукой в темноте, я перемотал пленку и пустил заново.
— Смотри, смотри, о, смотри! — вскрикнул я.
Камера наехала крупным планом на лицо.
Дикие глаза неподвижно смотрели на нас в безумной конвульсии.
— Это не глиняная кукла!
— Нет? — удивился Крамли.
— Это Рой!
— Рой?!
— В гриме, как будто бы он — чудовище!
— Не может быть!
Лицо слегка повернулось, живые глаза покосились в сторону.
— Рой…
И вновь наступила темнота.
Так же как тогда, под куполом собора Парижской Богоматери, чудовище посмотрело на меня — тем же взглядом, а потом отступило назад и исчезло…
— Господи! — выговорил наконец Крамли, глядя на стену. — И эта штука свободно разгуливает ночью по кладбищу?
— Или Рой разгуливает.
— Но это же глупо! Зачем ему это делать?!
— Человек-чудовище стал причиной всех его несчастий, из-за него Роя уволили и чуть не убили. Что еще остается делать, как не притвориться чудовищем, стать им: вдруг кто увидит. Если Рой Холдстром в гриме и прячется, он перестает существовать.
— И все равно глупо!
— Вся жизнь его — сплошная глупость, это точно, — согласился я. — А теперь? Теперь все всерьез!
— И какая ему от этого выгода?
— Месть.
— Месть?!
— Чтобы чудовище погибло от рук чудовища, — сказал я.
— Нет-нет. — Крамли замотал головой, — Бред какой-то. Запусти еще раз пленку!
Я запустил. По нашим лицам пронеслась череда картин.
— Это не Рой! — воскликнул Крамли. — Это глиняная скульптура, анимация!
— Нет, — сказал я и выключил проектор.
Мы сидели в темноте.
Констанция издала какой-то странный звук.
— О, знаете, что это? — сказал Генри. — Плач.
57
— Я боюсь идти домой, — сказала Констанция.
— А кто сказал, что ты должна идти домой? — ответил Крамли. — Бери раскладушку, выбирай любую комнату или спи среди джунглей.
— Нет, — прошептала она. — Это его место.
Мы все посмотрели на белую стену, где, словно отпечаток на сетчатке глаза, медленно угасал образ чудовища.