Кладбище слонов
Шрифт:
Мур поднялся по трапу и сунул кредитную карточку в прорезь возле люка. Люк распахнулся; Мур вытащил карточку и вошел в салон, сел в кресло возле иллюминатора и застегнул страховочный ремень. Сразу после этого люк закрылся.
Через пять минут ремень автоматически расстегнулся и исчез в подлокотниках кресла - "Стрела" уже летела с постоянной скоростью.
– Может быть, сделать освещение более ярким?
– спросил голос.
– Или, наоборот, менее ярким?
– По мне, так оно в самый раз, - ответил Мур невидимке.
– Может быть, желаете поесть?
– От мартини не откажусь.
Послышался металлический щелчок, и в борту ракетоплана возле кресла Мура открылась крошечная ниша. В ней стоял заказанный бокал мартини.
Мур сделал глоток.
За иллюминатором виднелась плоскость ракетоплана в голубом ореоле.
– Не желаете ли еще чего-нибудь?
– Пауза.
– Например, прослушать научную статью на любую интересующую вас тему?
– Пауза.
– Или что-нибудь из художественной прозы?
– Пауза.
– Или из поэзии?
– Пауза.
– Не угодно ли просмотреть каталог мод?
– Пауза.
– Или вы предпочитаете музыку?
– Поэзия?
– переспросил Мур.
– Да, у меня большой выбор...
– Знавал я одного поэта, - припомнил он.
– Есть у вас что-нибудь из Уэйна Юнгера?
– Уэйн Юнгер. Да, - ответил голос.
– Есть сборники "Невостребованный рай", "Стальная плесень", "Стамеска в небе".
– Какой из них самый последний?
– "Стамеска в небе".
– Почитайте.
Голос начал со сведений, изложенных на титульном листе: год выхода книги, название издательства, копирайт и так далее. Протест Мура он отклонил, заявив, что таков закон, и процитировал соответствующую статью. Мур заказал вторую порцию мартини и стал ждать.
И вот, наконец:
– "Наш зимний путь лежит сквозь вечер, а вдоль него горят кусты".
– Что?
– переспросил Мур, не веря своим ушам.
– Это название первого стихотворения.
– А-а! Ну, читайте.
– "(Там, где всегда - вечнозеленая белизна...)
Кружит зима хлопья пепла
В башнях метели;
Есть силуэты, но контуров нет у них.
Тьма, как сама безликость,
Льется из провалов окон,
Сочится сквозь ветви надломленной сосны,
Струится по коре поваленного клена.
Наверное, это квинтэссенция старения,
Отторгаемого Спящими,
В изобилии течет по зимней дороге.
А может быть, это сама Антижизнь
Учится писать картины местью,
Учится вонзать сосульку в глаз горгульи.
И, говоря откровенно,
Никто не в силах победить себя.
Я вижу ваше рухнувшее небо, исчезнувших богов,
Словно во сне, заполненном дымом
Древних статуй,
Сгорающих дотла.
(...и никогда - вечно-белая зелень.)"
Выдержав десятисекундную паузу, голос продолжал:
– Следующее стихотворение...
– Погодите!
– перебил Мур.
– Я ничегошеньки не понял. Нельзя ли как-нибудь прокомментировать?
– К сожалению, нет. Для этого необходимо более совершенное устройство, чем я.
– Повторите, когда и где была выпущена книга.
– В две тысячи
– Это действительно последний сборник Юнгера?
– Да. Он - член Круга, поэтому между публикациями его книг проходит по нескольку десятилетий.
– Читайте дальше.
Машина снова принялась декламировать. Мур почти ничего не понимал, но образы, упрямо ассоциирующиеся со льдом, снегом, холодом и сном, подействовали на воображение.
– Стоп!
– остановил он машину.
– А есть у вас что-нибудь из его ранних стихов, написанных еще до того, как его приняли в Круг?
– "Невостребованный рай". Сборник впервые опубликован в тысяча девятьсот восемьдесят первом, через два года после вступления автора в Круг. Но, согласно предисловию, большинство стихотворений написано до вступления.
– Читайте.
Мур сосредоточенно слушал. В ранних стихах Юнгера льда, снега и сна было немного. Совершив это незначительное открытие, Мур пожал плечами. Кресло тотчас изменило конфигурацию, приспосабливаясь к его новой позе.
В конце концов он решил, что стихи ему не нравятся. Впрочем, он вообще был равнодушен к поэзии.
Машина декламировала стихотворение, которое называлось: "Приют бездомных собак".
– "Сердце - это кладбище дворняг,
Скрывшихся от глаз живодера.
Там любовь покрыта смертью, как глазурью,
И псы сползаются туда околевать..."
Мур улыбнулся, сообразив, где именно родились эти образы. Из стихов Юнгера "Приют бездомных собак" понравился ему больше всего.
– Довольно, - сказал он машине.
Он заказал легкий завтрак и за едой думал о Юнгере. Однажды они долго беседовали друг с другом. Когда это было?
В две тысячи семнадцатом? Да, в День Освобождения Труда, во Дворце Ленина.
Водка там текла рекой... И, словно кровь из рассеченных артерий инопланетных чудовищ, били вверх фонтаны сока - фиолетовые, оранжевые, зеленые, желтые, - подобно зонтикам раскрываясь под сводами дворца. Драгоценностей, сверкавших на гостях, хватило бы, чтобы уплатить выкуп за эмира. Устроитель Бала, премьер Корлов, похожий на гигантского заиндевелого Деда Мороза, был само гостеприимство. Стены танцевального зала были изготовлены из поляризованного монокристалла, и окружающий мир то вспыхивал, то гас. "Как реклама", - съязвил Юнгер, который сидел на вращающемся табурете, положив локти на стойку бара. Когда Мур приблизился, Юнгер повернул голову и уставился на него мутным взглядом совы-альбиноса.
– Кого я вижу! Это же сам Альбион Мур!
– Он протянул руку.
– Кво вадис, черт бы вас побрал?
– Водка с виноградным соком, - обратился Мур к ненужному бармену, стоявшему на посту возле миксера. Нажав две кнопки, бармен придвинул бокал к Муру по красному дереву стойки.
– За освобожденный труд, - произнес Мур, салютуя Юнгеру бокалом.
– За это и я выпью.
– Поэт наклонился вперед и отстукал на клавиатуре миксера собственную комбинацию букв и цифр.
Бармен фыркнул. Мур и Юнгер чокнулись и выпили.