Шрифт:
I
Угрюмое, непривтливое петербургское кладбище съ голыми стволами деревьевъ, безъ малйшей кустовой растительности, съ вороньими и галочьими гнздами на вершинахъ деревьевъ. Мостки и дорожки, которыми изборождено кладбище, расчищены отъ снга, расчищены палисадники съ памятниками, за содержаніе которыхъ платятъ, но за то накиданы цлые сугробы снга на т памятники, за содержаніе которыхъ не платятъ, хотя охраненіе ихъ и должно лежать на администраціи кладбища. Нкоторые памятники завалены снгомъ выше крестовъ. Пустынно на мосткахъ и на дорожкахъ. Кое-гд промелькнетъ группа изъ двухъ-трехъ человкъ, предшествуемая
— Родителямъ и сродственничкамъ царство небесное, душенькамъ ихъ вчный покой… — слышатся причитанія. — Не оставьте, матушка, не оставьте батюшка, заупокойной милостынькой Христа ради!
— Да у меня живы родители, живы, — отвчаетъ поститель кладбища на ходу, но, однако, преслдуемый нищими, останавливается, распахиваетъ шубу и лзетъ въ карманъ за деньгами.
— Спаси васъ Богъ, спаси Царица Небесная! раздается послсловіе по полученіи милостыни.
Поститель кладбища двигается дальше но изъ-за угла на слдующемъ перекрестк на него выскакиваютъ еще дв старухи-нищія съ причитаніемъ:
— Заупокойную-то милостыньку, батюшка, сирымъ старушкамъ. Всели ихъ Господь среди праведниеовъ.
— Все роздалъ. Ничего больше нтъ! — объявляетъ онъ, поспшая шагать по мосткамъ.
А ужъ сзади его перебранка. Старухи-нищія со второго перекрестка переругиваются съ нищими, пришедшими съ перваго перекрестка. Старуха въ коричневой кацавейк, валенкахъ и капор окрысилась на старика въ казинетовомъ зипун, повязаннаго подъ шапкой ситцевымъ платкомъ, и кричитъ ему:
— А ты чего, паршивецъ, въ непоказанное мсто залзъ и въ чужой участокъ съ рукой суешься! Мало теб своихъ мостковъ! А намъ черезъ тебя и не подали. Я къ теб на мостки не лзу. Я стою на своемъ мст. Погоди, лысый чортъ, я и къ теб прилзу, и я у тебя давальцевъ отбивать буду.
— Закрой хайло-то. Только дв копйки мн и перепало, — отвчаетъ старикъ. — Ты думаешь, что онъ горы золотыя разсыпалъ? Дв копйки. Мн дв и ей дв…- киваетъ онъ на бабу въ полушубк съ ребенкомъ за пазухой.
— И дв копйки на полу не поднимешь. И дв копйки эти намъ шли, потому онъ въ нашемъ участк подалъ, гд мы съ Кирилловной стоимъ. А теб тоже стыдно, Максимовна, — обращается старуха къ баб съ ребенкомъ. — Ну, онъ нахалъ извстный, а ты-то чего лзешь въ нашъ участокъ, безстыжіе твои глаза! Безъ года недля на кладбищ, а уже всякій стыдъ передъ товарками потеряла.
— Не дошла я до твоего мста, не дошла, — оправдывается баба. — Полно вздоръ-то городить!
— Какъ не дошла? А ты на чьемъ-же теперь-то стоишь? Смотри у меня! Я здсь десятый годъ на кладбищ. Подговорю
Но въ это самое время на мосткахъ появляются пожилая дама въ лисьей ротонд и молоденькая двушка въ пальто съ бличьимъ воротникомъ съ хвостами.
— Подайте, матушка, Христа ради, за упокой новопреставленныхъ сродничковъ — заныли нищіе въ четыре голоса, выставя впередъ руки пригоршнями.
Дама лзетъ въ карманъ.
— Вотъ пятачокъ… Подлитесь… — говорить она.
— Копйку-то лишнюю какъ-же, матушка, барыня?.. — начинаетъ старуха въ капор. — Насъ четверо.
— А лишнюю копйку отдайте вонъ женщин съ ребенкомъ. Это ребенку на булочку…
Дама и двушка прошли. Старуха, принявъ пятакъ, начинаетъ длить…
— Не дамъ я теб копйку на ребенка, — объявляетъ она. — Эта копйка намъ съ Кирилловной. И такъ ужъ ты у насъ дв копйки черезъ твое нахальство отъегорила.
— Да возьми, возьми, вдьма. Ну, тебя въ болото! — соглашается баба съ ребенкомъ.
Изъ-за угла показывается пожилой мужчина въ бобровой шапк, надтой на бекрень, и въ пальто съ бобровымъ воротникомъ. Заложа руки въ карманы пальто, онъ попыхиваетъ папиросой, которую держитъ въ зубахъ, и направляется по одной изъ боковыхъ дорожекъ. Старикъ съ повязанной платкомъ головой тотчасъ же бросается за нимъ, вопя:
— Баринъ, батюшка, заупокойную милостыньку, Христа ради! Родителямъ царство небесное.
Старухи тоже бгутъ за старикомъ, насколько позволяютъ мостки, но старикъ ужъ нагналъ быстро шагающаго мужчину въ бобровой шапк. Тотъ поспшно суетъ что-то старику и быстро шагаетъ дальше. Старикъ останавливается и разсматриваетъ сунутое ему въ руку.
— Много-ли отвалилъ? — спрашиваютъ старика старухи.
Старикъ машетъ рукою и смется, показывая два гнилыхъ клыка.
— Да что! Я за нимъ, какъ за путнымъ — а онъ мн билетъ на обдъ въ дешевую столовую сунулъ, — говорить онъ.
— Билетъ? Ну, значить, нмецъ. Наши русскіе билетами не подаютъ, — покачиваетъ головой старуха въ капор. — Билетъ… Вотъ глупые-то люди! Совсмъ попусту… А билетъ гривенникъ стоитъ.
— Въ томъ-то и дло, что шутъ гороховый. Ну, куда мн тащиться семь верстъ киселя сть! И главное дло, самое горячее время потерять, когда, здсь на могилкахъ литіи служатъ.
— Конечно… — соглашается старуха въ капор. — Что настрляешь до второго часа, тмъ и живы.
— Такъ полагаю, что и нмцы эти билеты раздаюсь прямо изъ-за озорничества, — прибавила вторая старуха. — На обдъ мы и сами себ съумемъ купить, что намъ требуется, дай только въ руку… Да мн, вотъ, обдовъ-то вовсе и не надо. Я отвыкла отъ нихъ. Мн только-бы кофейку съ булочками… А обдъ — какой тутъ обдъ! Зашелъ въ мелочную, вотъ теб и обдъ. Озорники!
Старикъ плюетъ и бормочетъ:
— Продать его — никто у насъ и трехъ копекъ не дастъ. Лучше бы онъ мн копйку далъ, чмъ этотъ билетъ.
— Куда идти-то? — спрашиваетъ баба съ ребенкомъ. — Гд по этому билету кормятъ-то?
— У быковъ… — гд скотопригонный дворъ. Знаешь?
Баба качаетъ головой.
— Далеко. Надсадишься. Митрофаньевскимъ нищимъ если, такъ этотъ билетъ подъ стать, а намъ далеко, — шепчетъ она.
— Да и митрофаньевскіе въ обденную пору не побгутъ. Какъ уйти съ кладбища, коли въ обденную пору только и подаютъ — заключаетъ старуха въ капор.
Вдали виденъ купецъ въ енотовой шуб. За нимъ бгутъ вприпрыжку дв двчонки лтъ по двнадцати, но купецъ шествуетъ плавно и не обращаетъ на нихъ вниманія.