Клановое проклятие
Шрифт:
Те трое валялись на полу, изображая, как сильно их ударили, но как только первому из них досталось ремнем, воспоминание о пинке сразу стерлось из памяти, и подростки, подскочив, рванули к выходу. Впереди, шипя от ненависти, несся Гвеснер, придерживающий сползающие штаны. Они едва не смели с дороги наставника, который наконец-то появился в дверях, но даже не посмотрели на него. Ликвидатор, впрочем, тоже не интересовался, что там дальше будет с обидчиками его дочери. Он нагнулся над нею, распутал затянувшийся на ее запястьях длинный шнурок от мобильного
– Что он тебе сделал? – спросил он напряженно, – Что-нибудь серьезное сделал?
– Ничего серьезного, – Эмиту слегка шатало от напряжения, но она этого не замечала. Молчаливый наставник переводил глаза с Мэлокайна на его дочь. – Ерунда.
– Идем, – он решительно повел ее к двери. – Надеюсь, твой наставник не возражает?
– Нет, – мастер воинского искусства покачал головой. – Нисколько, разумеется.
Ликвидатор посадил дочь в свою побитую машину и молчал почти до самого дома. Правда, в сам дом он ее не повел, а потянул в небольшую пристройку – совсем маленькое строение с единственной комнатушкой, где помещались только длинный, но узкий диванчик, широкое кресло и телевизор. Здесь Мэл отсиживался, когда возвращался прямо с работы в состоянии легкой, но тревожащей депрессии. Все в доме знали, что если отец семейства засел в пристройке, его нельзя тревожить, и когда ему что-нибудь понадобится, он придет и скажет, или, в самом крайнем случае, позвонит по мобильному телефону.
Мэлокайн усадил дочку на диван и попытался стянуть с нее футболку, но она не позволила.
– Доча, не дури, мне надо посмотреть.
– Там ничего нет, – возразила Эмита, краснея. – Ерунда, пара синяков.
– Вот и покажи мне свои синяки. Покажи.
Девушка со вздохом задрала футболку. Ликвидатор наклонился почти к самой ее спине, почему-то протяжно вздохнул и пошел к полочке в углу комнаты.
– Крови действительно нет. Но я смажу одной хорошей мазью, чтоб быстрее рассосались синяки. Вот так больно?
– Нет, – морщась, ответила она.
– Ну, и зачем врешь? Ладно, не важно. Я уже закончил. Коньячку?
– Со льдом и лимончиком, – бойко отозвалась Эмита. Это была их семейная шутка, что-то вроде обмена репликами, и если одна из реплик по той или иной причине пропадала, оба чувствовали себя не в своей тарелке. На самом же деле коньяк они пили только неразбавленный и без всяких лимонов, дочка – из рюмочки, отец – из кружки. Впрочем, он нечасто прибегал к подобной сильной тонизирующей порции спиртного.
– Момент, – Мэл открыл бар и разлил остатки коньяка из красивой фигурной бутылки. Принес дочери. – Вот. А теперь рассказывай. Если, конечно, хочешь. Не хочешь – не рассказывай. Я и так догадываюсь.
– О чем ты можешь догадываться! – девушка невольно покраснела.
– О том, почему тебя так не любит этот болван, отпрыск Блюстителей Закона.
– Ты его знаешь?
– Я знаю всех твоих одноклассников. А что касается законника, то его легко узнать. Как любого кланового.
– Как?
– Вырастешь – научишься. Опыт,
– То есть? – не поняла Эмита.
– Ну, то есть за то, что ты – моя дочь, я прав? Я слышал, что этот Блюстителеныш упомянул меня.
Девушка снова покраснела, будто отец застал ее в кустах с каким-то неизвестным парнем.
– И совсем даже нет, – сказала она, отводя глаза.
– Эмита… Они тебя шпыняли из-за меня?
– Пап, они просто черт знает что говорили о тебе! Не могла же я…
Мэлокайн смотрел на дочь с каким-то странным любопытством.
– А ты, разумеется, лезла доказывать, что они не правы.
– Пап…
– Послушай, детка, ты умная девчонка. Неужели тебе в самом деле не наплевать, что обо мне думает какой-то малолетний придурок?
– Но они называют тебя убийцей. Это же не так!
– А я могу назвать этого Блюстителенка проституткой. Что от этого изменится? Он же не пойдет на панель только потому, что его так обозвали.
Эмита украдкой фыркнула в кулачок, представив себе Гвеснера в сетчатых колготках.
– Так что давай договоримся, дочка, что на какую-либо ерунду, которую обо мне станут говорить, ты станешь реагировать цивилизованно. То есть никак. Договорились?
– Посмотрим.
– Эмита!
– Пап, давай я сама решу, на что и как мне обижаться, ладно?
Ликвидатор лишь головой покачал, и, заглянув в свой бар, вытащил из его глубин еще одну фигурную бутылку коньяка. Откупорил с непринужденностью опытного человека и снова наполнил бокал дочери. Она и не заметила, как выцедила предыдущую порцию. Как на каждого Мортимера, спиртное оказывало на девушку лишь легкое тонизирующее воздействие, а сейчас немного успокоило. Она почувствовала острое желание прижаться к отцу и больше не шевелиться. Его объятия были для нее обещанием защиты и покоя.
Эмита сдержалась и лишь посмотрела на него, как могла мягко. Она не считала, что жизнь ее так уж тяжела и полна испытаний, но даже мелкие (со взрослой точки зрения) стычки с одноклассниками странным образом изменили ее характер и даже внешность. Взгляд ее больше не был таким наивно ясным, как в детстве, теперь она смотрела остро и пронзительно, а губы почти всегда были плотно сжаты. Это обличало в ней не только волевую натуру, но и готовность в любой момент вступить в схватку – словесно или физически.
А Мэлокайну грустно было смотреть на дочь. Он помнил, какой она была в детстве хорошенькой и открытой. Теперь ее хорошенькой не назовешь. Чтобы быть хорошенькой, девушка должна сохранить долю детскости, а какая детскость может быть в женщине, готовой в любой момент вцепиться в горло обидчику? Такая детскость есть в Моргане, и потому ее все время хочется от всего защищать. Мысль от чего бы то ни было защищать Эмиту бесследно испарится из сознания мужчины, как только он взглянет на нее. И не так важно, в самом ли деле Эмита так уж хороша в драке. Она не считает нужным прятать от окружающих свою внутреннюю силу, вот в чем дело.