Клеопатра, или Неподражаемая
Шрифт:
Она отплыла примерно 13 апреля. И, наверное, сразу повернулась спиной к италийским берегам: в самом деле, ни при жизни отца, ни в те месяцы, когда делила с Цезарем его мечты и постель, она не была счастлива в этом городе на Тибре. Ее постоянно бросало от надежды к отчаянию, а после гибели возлюбленного, который (прежде, чем пасть под ударами убийц) так решительно отстранил ее от своей смерти, она узнала холодное, неприязненное молчание римлян — еще один лик страдания.
Новость об отъезде Клеопатры несказанно обрадовала Цицерона. Но он был беспокойной
По мнению некоторых, оратора особенно интересовала ее предполагаемая новая беременность, и, как говорят, он почувствовал огромное облегчение, узнав, что в пути Клеопатра потеряла этого второго ребенка.
Но то были всего лишь догадки, разрозненные слухи. Поговаривали, будто в тот год солнце чаще всего скрывалось за пеленой тумана, погода стояла прохладная и фрукты сгнивали на ветвях, не успев созреть. Словно сама природа, узнав о смерти Цезаря, носила по нему траур.
Мы никогда не узнаем, действительно ли у царицы случился выкидыш и, вообще, были ли обоснованы слухи о ее второй беременности; да это и не так важно: сам анекдот, соответствовал ли он действительности или нет, есть не что иное, как символ утраченной мечты. Мечты, которой было суждено возродиться.
Ибо даже в знамениях, которые посылали боги, промелькнул несомненный знак надежды: примерно через восемь недель после возвращения Клеопатры в Египет ее астрономы заметили на зодиаке хвост кометы. Комету можно было наблюдать в течение всего семи дней; тем не менее вскоре прошел слух, что ее видели и в небе над Римом — и сразу нарекли «звездой Цезаря».
Итак, молчание ее возлюбленного стало молчанием бесконечных пространств, но оно обрело форму — стремительную, сверкающую, какой была сама его жизнь, — превратилось в яркую кисть звездного шарфа.
БУРЯ
(июль 44 — октябрь 42 г. до н. э.)
И вот она уже огибает Маяк. Вдоль полукруглой линии залива вытянулись мраморные дворцы. Порт с его ароматами ладана и мирры, заглушаемыми запахом рыбьей чешуи. Десятки кораблей, покачивающихся на волнах. Мачты и паруса, набережные, заполненные прохожими, рыбачьи сети, тюки с шелком и папирусом, амфоры, старые якоря… Можно сказать, ничего не изменилось.
Кроме, пожалуй, вида на город со стороны моря: памятник в честь Цезаря, который начали сооружать три года назад, уже готов. Достаточно ли этого, чтобы забыть о прошлом? На месте Библиотеки — дыра, развалины; и хотя Клеопатра привезла из Рима своего сына, рожденного от Цезаря, ее сопровождает также брат и законный супруг, последний мужской отпрыск рода Лагидов, которому сейчас пятнадцать и который еще не сказал своего слова. Он по-прежнему всюду следует за ней и, кажется, не имеет других дел, как только оправдывать свое имя: «Птолемей, любящий сестру». А в действительности наверняка ее ненавидит: разве могут измениться нравы в змеином гнезде?
Скорее всего, он настолько боится старшую сестру, что заглушает в себе злобу, но все равно «советники» будут подстрекать его к бунту — тем более что уже нет диктатора, который мог бы сдерживать их порывы. Им не терпится поскорее возобновить старый ритурнель: заговоры, убийства, дворцовые перевороты; а чтобы заменить царицу, у них есть готовый кандидат — ее младшая сестра
Молодая царица и сейчас прозябает под сенью храма Артемиды в Эфесе. Тем не менее, будучи достойной дочерью Птолемеев, она не отказалась от планов мести. Она надеется, что еще победит Клеопатру, взойдет на трон вместе с младшим братом, и эта надежда переполняет ее радостью. Дает силы жить в полутемных храмовых покоях.
Клеопатра знает, какую смертельную ненависть питает к ней сестра, и удваивает бдительность. Но притворяется равнодушной, поглощенной рутиной дворцовой жизни. Обманчивое спокойствие: через четыре или пять месяцев после возвращения Клеопатры в Александрию (она ждала так долго, чтобы соблюсти приличия?) внезапно умирает ее супруг-брат, и его преемником царица объявляет своего сына. Потом, с тем же спокойствием, решает изменить собственную титулатуру. Из «Богини, любящей брата», она превращается в «Богиню, любящую своего отца и своего сына». Что ж, ей нельзя отказать в холодной логике: ведь именно по ее приказу был убит юный Птолемей.
Из всего выводка змей остались только Арсиноя и она. Рано или поздно одна сестра попытается избавиться от другой. А пока все преимущества у Клеопатры.
Условности требуют, чтобы она публично продемонстрировала новый династический расклад — для этого и нужны длинные и странные цепочки титулов, которые представляют собой политические декларации. Своей новой титулатурой Клеопатра хочет сказать, что считает себя связанной с родом Лагидов только через покойного Флейтиста и своего сына-метиса; в титулатуре ребенка-фараона, которую она меняет одновременно со своей, более настоятельно, чем когда-либо прежде, подчеркивается его происхождение: «Птолемей-Цезарь, Бог, любящий своего отца и свою мать».
Полагает ли она, что имя Цезаря, уже ставшее магическим, испугает Арсиною и ее агентов? Или думает прежде всего о том, что наследство Цезаря должно достаться ее сыну, а не Октавиану? Несомненно, и то и другое сразу; и в любом случае тот, кто принадлежит к роду Лагидов, никогда не знает покоя: его всегда гложет какая-нибудь давняя обида, злоба, которая должна быть утолена. Очевидно одно: титул, который Клеопатра дала своему сыну, означал, что рано или поздно мальчику предстоит сыграть роль Хора-Мстителя; а чтобы это дошло до всех, царица, в те первые месяцы, когда вновь стала вести жизнь фараона, повелела изготовить для верхнеегипетских храмов несколько барельефов, изображавших Цезариона как бога-сокола.
Тем не менее царица не забыла и о мире людей. Александрийская война и перипетии истории семьи — политические интриги, в которых, один за другим, все более увязали Пузырь, Клеопатра-Супруга, Шкваржа, Сын потаскухи, Стручечник, Береника и Флейтист, — всегда присутствовали в ее памяти. Она извлекла урок из ошибок своих предшественников: в том, что касается вопросов наследования, владыки Александрии уже не могут избежать вмешательства Рима. Да, им еще позволяют убивать — но и на это, как и на все остальное, они должны получить санкцию сената. Клеопатра, ясное дело, велела отравить своего брата. Однако это еще не значит, что она обеспечила легитимность своего сына как фараона. Если она не сделает так, чтобы Рим признал его права, Арсиноя пробудится от своей спячки, и тогда дни царицы, как и дни ее ребенка, будут сочтены.