Клеопатра
Шрифт:
– Сначала о твоем сыне…
Сервилия помрачнела. Марк присоединился к Помпею и только благоволение Цезаря спасло бредившего идеями Катона молодого человека. От самого Марка и своих собственных источников Сервилия уже знала, что Цезарь сначала при Фарсале распорядился не убивать Брута и позволить ему бежать, а потом и вовсе принял передумавшего сражаться за Помпея сына любовницы. Чем она могла отблагодарить диктатора? Как после такого подарка ждать других?
Иногда Сервилию брало зло на сына: имея блестящую возможность подняться наверх при помощи всесильного любовника матери, этот
Это все прекрасно понимал Цезарь, поэтому поспешил успокоить любовницу:
– Марк умница, вовремя поспешил отмежеваться от этих глупцов. И блестяще справился с делами, порученными ему. Скажи, это твой совет написать мне?
Сервилия вскинула на любовника большие темные глаза, медленно помотала головой:
– Я даже не знала, где он. Сам принял решение.
– Умница, это показывает, что у него нет предубеждения. Твой сын достоин многого, Сервилия. И я дам ему все, чего Марк достоин.
Цезарь снова протянул руку к чаше с вином, стоящей на столике. Сервилия удивилась – он никогда не пил столько, неужели научили в Александрии?
– Твои дети не слишком похожи на тебя, а, Сервилия? Разве что внешне, – Цезарь кивнул на вошедшую Юнию Терцию.
Сервилия и сама замечала сходство дочери с ней в молодости. С одной стороны, было приятно сознавать, что Юния красива, с другой – больно задевало при мысли, сколь безжалостно время, если младшую дочь уже сравнивают с матерью.
С первого взгляда матери поняв, что ей здесь не место, Юния проговорила положенные слова приветствия гостю и поспешила удалиться. Цезарь проводил ее долгим раздевающим взглядом, он умел смотреть так, что женщина чувствовала себя перед ним обнаженной. Правда, женщин это почемуто не обижало. Уже отвернувшаяся Юния взгляда не заметила, а вот Сервилия увидела. Откуда Сервилии было знать, что он просто мысленно сравнивал Юнию с Кальпурнией, размышляя, сгорает ли эта от страсти в объятьях Кассия. Хотя как она может сгорать, если и Кассий среди помпеянцев?
– А вот твой зять написать мне не догадался. Кассий более упрям, чем Брут, или менее умен?
– И то, и другое.
– Юнии с ним тяжело? – спросил, просто чтобы чтото сказать, но Сервилия приняла это за интерес к дочери.
Цезарь не спешил тащить любовницу в постель, это обижало ее и немного радовало одновременно. Сервилия была немолода и очень боялась разочаровать Цезаря, понимая, что тогда потеряет его совсем. И тут ей в голову пришла неожиданная мысль:
– Гай, тебе нравится Юния?
Тот удивленно оглянулся:
– Да, а почему бы и нет?
– Она давно без ума от тебя и действительно скучает не только без Кассия, но и при нем.
Намек был настолько прозрачным, что Цезарь даже поперхнулся фалернским.
– Ты предлагаешь свою дочь мне?!
Слова Сервилии были ложью, ни по какому Цезарю Юния не страдала, она не страдала вообще ни по кому, но мать слишком
– Предложить тебе я могу только свою любовь, но, похоже, Гай, она тебе больше не нужна.
Кого другого, а Цезаря такими речами с толку не собьешь.
– Прежде чем ты позовешь дочь обратно, я хочу коечто сказать. Я позволю тебе скупить поместья Помпея по сходной цене.
Сервилия с трудом сдержалась, чтобы не взвизгнуть подевчоночьи! Испытавшая в свое время почти бедность, она была жадной до любой возможности обогатиться и на такой щедрый подарок не могла даже рассчитывать. Он дороже любой золотой безделушки, будь она даже очень большой.
Заметив лихорадочный блеск глаз любовницы, вызванный таким сообщением, Цезарь усмехнулся:
– Это стоит твоей дочери, Сервилия?
Та опустила глаза, с трудом сдерживаясь, кивнула:
– Стоит.
Они знали друг друга настолько хорошо, что иногда могли говорить без слов. Но никогда обоим не приходило в голову объединиться в семью, потому что это было бы началом конца не только их страсти, но и самой жизни. Два скорпиона в одной банке не живут. Им отлично вместе и в качестве любовников.
Юния сумела заменить мать в постели. Она не была столь утонченной в беседе, но в качестве любовницы этого и не требовалось. Теперь Цезарь беседовал с матерью, а спал с дочерью. Кальпурния попрежнему довольствовалась редкими ночами, во время которых все пыталась понять, чего же мужу не хватает. Понять не удавалось. А спросить не хватало смелости.
Но Цезарь задержался в Риме ровно настолько, чтобы поправить дела, запущенные Марком Антонием и Долабеллой, которых оставлял вместо себя. Числившийся у диктатора «мастером конюшни», то есть его заместителем на время отсутствия, Марк Антоний больше думал не о Риме, а о самом себе. Сенаторы возмущались бы куда меньше, занимайся Марк обогащением, но тот увлекся попойками. Он часто устраивал роскошные пиры, на следующий день обычно сильно страдая от похмелья. По Риму ходила шутка его любовницы, выдающейся актрисы Кифеиды, что Марк не просто мастер конюшни, а в своей конюшне лучший жеребец. Марку Антонию нравилось изображать из себя Геркулеса, мало того, он даже запрягал в колесницу трех львов, пугая окружающих.
В довершение всего Антоний просто ненавидел зятя Цицерона, первого красавца Рима Долабеллу, с которым был вынужден делить власть в отсутствие Цезаря. Эта ненависть была взаимной и приводила к бесконечным стычкам. Долабелла даже развелся с женой – любимой единственной дочерью Цицерона Тулией, подозревая ее в связи с ненавистным Марком Антонием.
Поскольку оба были ставленниками Цезаря, Рим все больше боялся, что и само его правление не принесет ничего хорошего. Теперь вернувшемуся в Город Цезарю приходилось разгребать деловые завалы, устроенные не в меру ретивыми где не нужно помощниками, и доказывать римлянам, что ничего плохого его власть не принесет. Конечно, и Долабелла, и в первую очередь Марк Антоний попали в опалу.